В архиве Лорис-Меликова хранится документ с его собственным комментарием. Это копия его телеграммы в Ливадию товарищу министра внутренних дел Черевину от 31 октября 1880 года.
«Ливадия. Генералу Черевину.
Военно-окружной суд, приговором 31 сего октября определил: Квятковского, Ширяева, Тихонова, Складского и Преснякова подвергнуть смертной казни чрез повешение, остальных же 11 подсудимых сослать в каторжные работы на более или менее продолжительные сроки.
Прошу доложить Его Величеству, что исполнение в столице приговора суда, одновременно над всеми осужденными к смертной казни, произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения. Еще менее возможно было бы распределить осужденных, для исполнения смертной казни, по местам свершения ими преступления, т. е. в Александровске, Харькове, Москве и Петербурге, расположенным по пути предстоящего возвращения Государя Императора в столицу. Поэтому возможно было бы ограничиться применением ее к Квятковскому и Преснякову; к первому потому, что, приговором суда, он, сверх обвинения его в взводимых на него преступлениях, признан виновным в соучастии во взрыве Зимнего Дворца, при котором убито 11 и ранено 56 лиц, исполнявших долг службы; ко второму же потому, что, хоть по обстоятельствам дела он оказывается менее виновным в взводимых на него преступлениях, но, после свершения сих преступлений в минувшем году, он в текущем году совершил новое преступление, лишив, при его задержании, жизни лицо, также исполнявшее свой долг.
Считаю, однако, обязанностью заявить, что временно Командующий войсками Петербургского Военного Округа Генерал-Адъютант Костанда, при свидании со мной вчерашнего числа, передал мне убеждение свое, почерпнутое из доходящих до него сведений, что в обществе ожидается смягчение приговора дарованием жизни всем осужденным к смертной казни и что милосердие Его Величества благотворно отзовется на большинстве населения. В этих видах Генерал Костанда предполагает, утвердив в законный срок приговор суда во всем его объеме, повергнуть сущность его телеграммою на милосердное воззрение Государя Императора. Барон Велио, непрерывно присутствовавший, по предложению моему, в заседаниях суда и имевший случай неоднократно выслушивать мнение почетных лиц, находившихся в суде, заявляет также о существующих в обществе ожиданиях относительно смягчения приговора и благоприятных последствий этой меры.
Не могу скрыть, что заявления эти ставят меня в затруднения, высказанные с надлежащею определенностью. Как человек и как государственный деятель я готов был бы присоединиться к мнению большинства, основательно ожидающего смягчения участи осужденных, – тем более, что это соответствовало бы обнаруживающимся признакам общественного успокоения и в политическом отношении, но, с другой стороны, не могу не принимать в соображение неизбежных нареканий за смягчение приговора, хотя бы они исходили от незначительного меньшинства. Затруднения мои усугубляются тем соображением, что в случае какого-либо нового преступного проявления, будет ли совершена ныне казнь или нет, нарекания за него неминуемо падут на меня, хотя решительное предотвращение или устранение его возможности вне моих сил. В таком положении только мудрая опытность Государя может указать решение, наиболее соответствующее настоящим обстоятельством».
Под текстом телеграммы рукою Лорис-Меликова приписано:
«Телеграмма эта была отправлена мною 31-го Октября утром из Петербурга в Ливадию на имя Товарища Министра Внутр. Дел Генерала Черевина для всеподданнейшего доклада. В Ливадии находился в то время и Наследник Цесаревич, от которого Ген.-Адъют. Костанда получил того же 31-го Октября вечером приказание шифрованною телеграммою, чтобы, по утверждении приговора суда, он представил таковой Государю Императору, не возбуждая ходатайства о помиловании. Из Ливадии последовало затем Высочайшее повеление о замене, трем осужденным к смертной казни, каторжною работой; Квятковский же и Пресняков были казнены.
Настоящая копия написана собственноручно бароном Велио, которого, при оставлении мною Министерства, я просил снять копию для хранения в моих бумагах.
Правительство бывает иногда поставлено в необходимость прибегать к смертной казни; но в данном случае оно, по мнению моему, совершило ошибку; преступления Квятковским и Пресняковым были совершены задолго до казни, а потому наказание это, нисколько не удовлетворив пожеланиям масс, ободрило только и ожесточило террористов. Желябов в показаниях своих не скрывал этого чувства».
Страх рыцаря перед упреком сгубил и рыцаря, и короля. В политике нельзя без компромисса, не получается. Но то-то и оно, что компромиссу нужно знать особую меру – уступать можно до определенной черты. Лорис-Меликову категорически нельзя было ограничиваться телеграммой. И кому? Черевину! Человеку, который карьеру сделал на слабости наследника к спиртному, пустейшему из русских генералов. Уж кому как не Лорису было знать за полгода сотрудничества направление ума – точнее, эмоций, умом Петр Александрович не блистал никогда – своего заместителя по жандармской части. И зловредное влияние его на цесаревича, и без того склонного к простейшим решениям трудных проблем – беспощадным репрессиям. Догадаться о последствиях казни Квятковского и Преснякова Черевин, конечно, не мог. Но таким людям взамен ума Бог дает интуицию. Черевин после ликвидации Верховной распорядительной комиссии очень невзлюбил своего начальника, а государя императора терпеть не мог.
Где-то через полгода после трагедии 1 марта известному издателю Лонгину Федоровичу Пантелееву случилось ехать первым классом из Москвы в Вологду. Вагон был пуст, только в дальнем купе, слышно было, пьянствовал в одиночестве какой-то генерал. Где-то к полуночи явился к Пантелееву адъютант и от имени генерала пригласил к нему.
Попутчик издателя был уже в изрядном градусе.
– Генерал-адъютант Петр Черевин, – представился он. – А вы, часом, не родственник генералу Пантелееву?
– Никак нет, ваше высокопревосходительство, просто однофамилец.
– Все равно. Позвольте предложить вам стакан вина. Предвидя обиды грозного соседа, Пантелеев счел благоразумным принять приглашение.
На втором стакане ни с того ни с сего Черевин высказался:
– Совсем из ума выжил Александр Второй. Хорошо, что вовремя остановили.
– Что значит остановили? – спросил изумленный Лонгин Федорович.
– Ну да… Давно было пора унять его, и хорошо, что с ним покончили, а то бы он Бог знает что наделал.
Последняя сентенция окончательно лишила сил жандармского генерала, он повалился на бок, и лишь густой храп раздавался в ответ на любую попытку завершить ночной разговор. Складывается подозрение, что убийство Александра II было совершено по заказу обиженных Лорисом жандармов, как в 1911 году Столыпина. Едва ли это так. Практика взаимных провокаций революционеров и тайной полиции еще не достигла такого совершенства, как в XX веке. Предателям Дегаеву и Складскому далеко до Азефа[62] и даже Романа Малиновского[63], а Клеточников – агент Исполнительного комитета «Народной воли» в III Отделении, а затем в Департаменте полиции – уже был под большим подозрением и в январе 1881 года разоблачен окончательно. Но то, что Черевин чувствовал неизбежные за казнью народовольцев последствия и подталкивал к ним, несомненно. Эх, не удержал-таки Михаил Тариелович такта!
Время летело к развязке. Лорис-Меликов чувствовал это и торопил сенаторов с ревизией, чтобы скорее привести в действие свою мысль о призвании в столицу выборных от земств и городов для разработки законов о местных нуждах. Сам же через княгиню Юрьевскую, которой страстно хотелось стать законной императрицей, подыгрывая ее тщеславию, уже к исходу января добился благосклонности императора к своей идее. Больше того, он сумел склонить на свою сторону цесаревича, с великим подозрением относящегося ко всякому либерализму. Правда, великий князь Александр попросил показать проект Победоносцеву. Ну уж дудки! Как захлопает в панике крылышками Константин Петрович, как начнет пугать воспитанника своего призраками коммунизма, бродящими по проклятой Европе, гибелью России, известно заведомо. Нет уж, пусть из «Правительственного вестника» узнает.
Надо было спешить. Революционеры, как прекрасно отдавал себе в этом отчет министр внутренних дел, не спустят правительству казни двух своих товарищей. И очень может быть, опередят его планы. Во всяком случае, в декабре он как-то обронил Перетцу: «Раздайся снова какой-нибудь злополучный выстрел, и я пропал, а со мной пропала и система моя». С другой стороны, балансирование между Юрьевской и наследником, как и всякое балансирование в подобных ситуациях, добром кончиться не могло. К исходу осени он утратил расположение к себе цесаревича. Тот все внимательнее стал прислушиваться к Победоносцеву и Каткову, которые, уловив новое настроение великого князя, внушали ему, что от «лукавого азиатца» для России одно зло. Первый министр чувствовал себя как орех в щипцах: вот-вот сойдутся силы радикалов справа и слева. Дьяволу, надзирающему за течением государственных дел в России, осталось только выбрать момент и сжать щипцы.
