Потому Дальний Восток и знаменит своими тайфунами, да ещё и частые землетрясения, которые не только рушат хлипкие человечьи муравейники, но порождают страшную волну — цунами, которая способна вообще всё смыть с острова — и людей, и результаты их деятельности: бывало, целые воинские части исчезали с карты дислокации частей. Дорог Дальний Восток. Дорог не только тем, что кормить его надо — корм ещё можно завезти кораблём в навигацию, чтобы потом всю зиму гарнизон питался «Великой Китайской Стеной» — так назывались разнообразные консервы Китая, начиная с ананасов и кончая курицей, но и кирпичом для выкладки печки в землянке или наполовину врытом в землю (чтобы ветром не унесло) домике: после землетрясения (а они на Курилах чуть ли не каждый день) печка разваливается.
Хорошо если разваливается просто по кирпичику — из них сложить новую можно, а вот коли разваливается в труху — тут вот и мобилизует Сахалинская область, куда входят и Курилы, местные ресурсы: кирпич вместе с солдатиками, хоть раз в жизни державшими в руках мастерок, везут самолётами на Курилы, и становится тот кирпич буквально золотым.
А что поделаешь? Буржуйки ставить? Ставят. Только тепло в доме, пока буржуйка топится. Значит, топить надо постоянно, расход топлива больше, да и пожаров от тех буржуек…
Конечно, Курилы дают немало для страны: это зона, богатая рыбой, причём рыбой не простой, а рыбой ценных пород, которая на ура идёт в разные там Америки за валюту. Да и достаётся всё это богатство почти, что даром: навербовал пьяндыг да проституток, коим уже и деваться некуда на землице нашей, кои рады вкалывать по полгода за копейки, обходясь практически скотскими условиями содержания — и шуруй, выкачивай золото.
Было бы только, где рыбку ловить. А ловить там есть где. Не зря сплошь да рядом арестовываются японские рыболовные шхуны в территориальных наших водах: пять человек на борту да мощный мотор — так и тянет рискнуть. Тут или пан, или пропал. Задержат пограничники — отберут судно. А удастся уйти — деньги будут. Вот и блудят невезучие шхуны, и мотаются пограничники, и пишут дипломаты ноты, и встречается порой в каком-нить инженерном домике громкоговорящая корабельная система какой-нибудь японской, знаменитой на весь мир фирмы… До чего же эта техника контрастирует с нищетой гарнизонных построек! Ведь строить на Курилах — это последнее дело, выброшенные деньги. Во-первых, все там — временные. Отбарабанил срок — и на замену. Во-вторых — к чему строить коли всё равно рассыплется при землетрясении? В третьих — дорого обходится и строительство, и стройматериалы: своего ведь ничего не производится, кроме разве что добычи рыбы да крабов. Вот и возникают такие чудеса зодчества, которые запоминаются почище всех Растрелли.
Мне пришлось провести несколько дней в «гостинице», изготовленной следующим образом: была вырыта в земле (правильнее сказать — в галечнике) яма, в яму был наполовину врыт одноэтажный домик, изготовленный из ящичной тары, между стенками которой был засыпан угольный шлак, и всё это сооружение было аккуратно обшито снаружи голенищами от солдатских кирзовых сапог. Крыша, естественно, была покрыта рубероидом, на котором покоился чуть ли не полуметровый слой вара вперемешку с галькой. Видно, по замыслу архитектора, такую крышу уже не унесёт.
И всё-таки Курилы бывали красивы. Особенно в редких случаях хорошей погоды, когда на небе солнце. Как правило, на это природой отводилось две-три недели сентября — это было то светлое пятнышко в сплошной слякоти года, которым Курилы будто извинялись перед оставшимися, кои ещё не успели сбежать на материк, за свой скверный характер. Тогда Курилы напоминали картины итальянских пейзажистов: нежное, ласковое море, лижущее шикарные пляжи у подножия низких, покрытых роскошной зеленью гор.
И ничего, что на пляжах никого никогда не бывает: и некому, и в такой ледяной воде не искупаешься — океан ведь, единственное, что может разнообразить пляж — это несущийся, словно глиссер, грузовик с солдатами. Пляж насколько ровен, что по песку, смоченному набегающей ласковой океанской волной, можно мчаться с такой скоростью, какую можно выжать из машины — она идёт, как по маслу, не шелохнётся даже. А заодно и помыть машину можно: вода с песком отдирает любую грязь, как наждаком. А над всем этим кажущимся торжеством и великолепием царит сверкающая алмазом снега вершина вулкана. Где-то по берегам лагун среди жидких своих строений копошатся люди, что-то там делают, куда-то стремятся, что-то желают, любят или ненавидят, радуются или страдают — всё это мелко, всё это мизерно, всё это — пустое. Горы стояли сотни тысяч лет и ещё стоять веками будут. Люди приходят и уходят, горы же — вечно, навсегда. Когда же людской муравейник надоедает — горы отряхиваются, стряхивают его, словно собака блох, а коли не помогает — смывает его с тела своего морской волной, которую люди в ужасе называют «цунами». И плевать им со всей своей высоты на существующий в данный момент времени у подножия своего строй: социализм, капитализм, прочие «измы» — горы живут сами по себе…
Вот и прилетел наш старичок Ли-2. Зелёный аппарат тяжелее воздуха протарахтел над полосой, сделал кружок, чтобы ничего дурного ночью не приснилось, и вынырнул откуда-то из моря прямо на полосу. Заруливал он уже торжествующе: долго гудел моторами на весь гарнизон, визжал тормозами и вообще выкаблучивался: как-никак шестьдесят литров спирта, сто двадцать литров водки — да такой мощей можно споить всех, вплоть до последнего солдатика. Учитывая же царящий на Курилах сухой закон — да цены просто этому поильцу не было! Гарнизон, словно на строевом смотре, застыл перед самолётом. Все стояли с видом нетерпеливого ожидания весточки из дома, с материка. Даже замполит прибежал: партполитработа без газет — невозможна. Много ли можно передать морзянкой? Нужны указания руководящей и направляющей. Фактически же почти у каждого оттопыривался карман: у кого шкалик, у кого — бутылка, у кого — фляга.
Выключены моторы.
Открывается дверь, из неё выползает стремянка.
Личный состав застыл в молитвенном трансе.
И вот появляется ОН.
Он — это наш старичок — капитан Фурсов, невзрачного вида зачуханный капитанишко со времён чкалова, прошедший огни, воды и медные трубы нелёгкой дальневосточной жизни, пробившийся через все тёплые и холодные атмосферные фронты, циклоны и тайфуны, списавший на борьбу с обледенением тонны спирта и пересидевший всех и вся на Сахалине, где люди — переменный состав, вечной же является только матчасть.
Он скромно спустился по стремянке на бренный бетон аэродрома и тотчас же парадный строй гарнизона рассыпался: все хлынули к нему, вестнику добрых и не очень вестей, доставляльщику писем и посылок, секретных и не очень пакетов, а главное — хозяину антиобледенительного бачка самого славного самолёта Курил — Ли-2. Каждый считал (или стремился считать) Володю Фурсова личным другом, каждый старался ему угодить, задобрить, расположить его к себе, ибо от степени его расположения зависел объём перелитой в тару получателя огненной воды. Вполне естественно, спирт перекочёвывал в баклажки друзей и не очень бесплатно, тогда о деньгах и речи быть не могло, да и некуда девать их было на острове, а Володе потом надо было тот спирт списывать. Списывать на обледенение. А какое может быть обледенение при ясном солнышке? Вот и придумывались аварийные ситуации, одну из которых мне случилось наблюдать однажды при перелёте с аэродрома Южно-Сахалинск на аэродром Буревестник.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
