за нового человека, который появился на нашей планете. Новый советский человек в новом советском будущем. И я надеюсь, что жизнь у неё будет намного легче, чем была у нас. Мы прошли такую тяжёлую войну, и мы победили врага, но впереди у нас будут другие враги и другие ситуации. Я очень надеюсь, что Сонечка пройдёт по жизни легко и у неё не будет таких вот тяжёлых жизненных ситуаций. А ещё я желаю ей любящего мужа и светлого будущего. А также, чтобы у неё в ближайшем будущем появился настоящий отец, — сказал я и посмотрел на мгновенно вспыхнувшую от удовольствия Машу.
Все начали поддерживать меня, засуетились, раздался звон стаканов, все выпили. Затем начали говорить тосты другие. И тут, наконец, Маша, дождавшись, когда все нормально подвыпьют и уже разговор пойдёт по-другому, принялась меня обрабатывать:
— Муля, — сказала она, — я не знаю, говорили ли тебе или нет, но я очень хочу, чтобы ты был крёстным отцом моей Сонечки. Я понимаю, что ты коммунист, и для тебя это может быть невозможно. Но ты понимаешь, я всё-таки из деревни и…
— Погоди, — сказал я, перебивая всю эту тираду. — Я согласен.
На меня тут же все уставились изумлёнными взглядами.
— Я согласен, — повторил я. — Единственное, что… вы же сами понимаете, что в Москве этого делать не стоит?
— Да, мы сделаем это в деревне.
— Ну вот и прекрасно, — кивнул я. — Я не уверен, что я смогу лично поехать к вам в деревню, или где вы там это всё будете проводить… но вписать меня в церковную книгу вы можете. Я согласен быть твоим кумом, Маша. А кто будет крёстной?
При упоминании о крёстной, Маша вдруг смутилась и покраснела.
— Да кто это, кто? — начали приставать к ней бабы.
— Танька… — хрипло прошептала Маша и опустила взгляд. Уши её заалели.
— Какая ещё Танька?
— Ломакина…
Она ещё больше покраснела, не смея поднять на меня глаза.
— Ломакина? — удивился я. — Это не та ли Ломакина, которая на тебя кислотой плеснула?
— Она… — выдавила из себя Маша.
Бабы все были шокированы:
— Как же так-то?
— Да так, в принципе, она неплохая подруга. Просто вот у нас было такое недоразумение…
— Ну ничего себе недоразумение! — Не мог прийти в себя от удивления я. — Когда подруга тебе практически в лицо выливает кислоту, и ты её за это выгоняешь с работы и не даёшь защитить диссертацию, то как же теперь она ещё будет крёстной твоей дочери?
— Мы помирились, — просто сказала Маша и пожала плечами, мол, ну а что тут такого.
Вот это бабы дают, подумал я, но комментировать не стал.
— А как ты дальше планируешь свою жизнь? — спросила Белла.
— Всё просто, — сказала Маша. — Сейчас я буду заниматься Сонечкой, мы будем здесь жить. Ярослав обещал помогать, ходить по магазинам.
При этих словах Ярослав приосанился и кивнул.
— Белла и Муза обещали, если что, посидеть, если мне надо будет там в больницу сбегать или ещё что-то. В баню, например. А всё остальное — нормально, я сама вполне справлюсь. А вот потом, когда Сонечке можно будет идти в ясли, я выйду на работу.
— В институт? — Удивился я. — Тебя решили принять обратно?
Хотя, с другой стороны, раз Мулин отчим уехал в Югославию, то, в принципе, её могут и взять.
— Нет-нет, я в науку идти передумала. Ведь я имею право и преподавать. У нас здесь совсем рядом есть Дом пионеров, и химический кружок ведёт один педагог. Он уже старенький и уходит скоро на пенсию. Мы с Беллой уговорили его ещё пару месяцев поработать. Как раз Сонечка подрастёт для ясель, и я пойду на его место вести кружок «Юный химик». Директриса уже мне это место обещала придержать, так что всё будет хорошо, — улыбнулась Маша. — Как раз и график там плавающий, так что я могу больше времени проводить с Сонечкой…
Она ещё что-то там щебетала, а я сидел и думал, что мне делать с показаниями Глориозова. Насколько я понял, этот пресловутый госконтракт был на капитальные ремонты всех московских театров и цирков. Сумма просто космическая. Так Муля проводил их через подставные тресты, которые делали дешманские работы и получали копейки. А излишки (точнее почти вся основная сумма) уходили Муле с подельниками. Причём все акты приёмки работ подписывал лично этот дурачок Муля. И вот кто-то собрал это всё в отдельную папочку, и эта папочка теперь хранилась в одном из отделений городского архива. Насколько я знаю — небольшой такой домик рядом с каким-то заводом. План этих людей был прост — вывести Мулиными руками всё финансирование, а потом слить Мулю. Но тут появился я…
И сейчас у меня была единтвенная мысль — как уничтожить улики?
— Муля, ты что, не слушаешь? — возмущённый голос Дуси пробился сквозь мои мысли.
— А? Что? — спросил я.
— Письмо, говорю, от Орфея пришло, — повторила Дуся, — Муза читать сейчас будет. Пересядь вон на тот стул — здесь освещение ей лучше, чтобы читать. Или сам тогда читай.
— Ага, хорошо, — кивнул я, торопливо пересаживаясь.
Когда все разместились, Муза взяла письмо и начала читать:
— Здравствуйте, дорогие мои соседи! Пишет вам Орфей Жасминов, проживающий в забитой костромской деревне, — старательным голосом читала она. — Живу я здесь хорошо. Уже вроде даже и прижился. Сначала было, конечно, немного непривычно. Убивала вот эта деревенская жизнь, отсутствие комфорта и малолюдность.
— Ой, можно подумать, он к комфорту за свою жизнь здесь привык! — хохотнула Белла, которая слушала письмо, задумчиво подперев рукой щёку, — в чуланчике у Пантелеймоновых, небось, повышенный комфорт!
Все засмеялись.
— Я продолжу? — дождавшись, пока все отсмеются, строго посмотрела на нас поверх дужек очков Муза.
— Да, да, Муза, продолжай, — загомонили все.
Муза стала читать дальше:
— Особенно меня выбешивал сортир, который находится в саду. И, если ночью приспичит, надо идти по темноте, минуя пса Барбоса, который так и норовит цапнуть за ногу, и брехливая эта скотская собака страшно. Но теперь, в принципе, я уже привык. Привык и воду носить из колодца, и даже дрова колоть. Даже немного научился в печи готовить, правда, всё никак не
