этот момент заплакала.
— Нет, с этим надо прямо сейчас что-то делать! — взволнованно сказала Белла. — Муза, пиши ответ! Прямо сейчас садись и пиши! Где бумага⁈ Пиши про то, что чуланчик занят и приезжать ему сюда не надо.
— Но это же будет враньё! — возмутилась Муза. — Чуланчик-то его свободен. Более того, он там прописан. И даже если кто-то бы теоретически и занял этот чуланчик, то он потом может приехать и предъявить свои права.
— Кроме того, — добавила Валентина, которая сидела и внимательно всё тоже слушала, — ещё ведь чуланчик Герасима свободен. Поэтому они с Галатеей могут пойти туда, и там жить.
Повисла ошеломлённая пауза. Такого развития событий никто не ожидал.
— Не поместятся, — компетентно сказала Белла.
— Ой, Белла, — хихикнула Маша, — если надо, они и на швабре поместятся.
Все понимающе посмеялись, а Белла покраснела.
— А давайте в чуланчик Герасима временно поселим… — начала говорить Муза, но договорить не успела.
Потому что в этот момент в дверь, как и в прошлый раз, позвонили. Так как сейчас в квартире были только две местных жительницы — Белла и Маша, но Маша как раз укачивала Сонечку, то открывать опять пришлось идти Белле.
— Я продолжу читать? — спросила нас Муза.
— А когда Белла придёт, будет возмущаться, — осторожно заметила Валентина.
— Ничего, мы ей краткие выдержки и особо примечательные цитаты озвучим, — хмыкнула Фаина Георгевна. — Читай давай!
— Ну так вот… — начала читать Муза.
И в этот момент вернулась Белла. На ней лица не было. Губы её тряслись.
— Что случилось, Белла? — спросила Фаина Георгиевна.
— У Нинки муж умер, — тихо сказала та.
Глава 24
Экран погас и в зале раздались осторожные аплодисменты.
Поначалу тихие, они всё сильнее и сильнее звучали в небольшой комнатке, где собрались только «свои» люди. Как и планировалось, я пришёл в роли «спутника» Фаины Раневской. Мы позволили себе чуть опоздать, не совсем уж нагло, а буквально на какую-то долю минуты, поэтому на наш приход особо внимания не обратили. К своим местам мы пробирались в полутьме.
Только заняли места, как с экрана полилась музыка, и вспыхнули знакомые слова:
«Зауряд-врач».
Фаина Георгиевна в волнении сжала мою руку. Я ответил легким успокаивающим пожатием.
В принципе волноваться уже нет смысла — фильм отснят, все кадры смонтированы, больше уже ничего не изменить. Но именно сейчас я чувствовал, как сердце оглушительно колотится, стуча, ударяясь о грудную клетку с таким грохотом, что казалось, можно оглохнуть… Или же это мне всё просто казалось.
Судя по всему, подобное нервическое состояние было у всех.
Я плохо видел людей впереди (а именно там сидели самые-самые «высокие» гости), но чуть сбоку я хорошо различал профиль Миши Пуговкина, застывшего мраморной статей, видел, как мелко-мелко подрагивают руки у Рины Зелёной, как переживает Ваня Матвеев.
— Муля, — прошептала Злая Фуфа хриплым шёпотом, — я сейчас от волнения упаду в обморок! Ты только глянь, какой у меня там нос!
— Нормальный нос, — попытался успокоить я её, — вон у той актрисы ещё хуже…
Фаина Георгиевна страдальчески вздохнула, благо главный герой, которого исполнял Миша, как раз начал наяривать на гитаре какой-то душещипательный романс, и её страдальческих вздохов никто не услышал.
— Муля-а-а-а… — через две минуты пробормотала Фаина Георгиевна, — ты только посмотри только на это! Какой позор! Вот зачем, спрашивается, я наклонила так голову⁈ Я так похожа на помесь беременной утки с енотом!
Я пожал плечами, не пойму, чем ей не угодили утка с енотом? Но ответить ничего не успел.
— Тише! — шикнули на нас сбоку.
Фаина Георгиевна сконфуженно умолкла. Правда, ненадолго. Она переживала всё, каждый момент: и свой нос, и походку, и наклон головы, и выбившуюся из-под чепца прядь волос, которая развевалась не в том направлении.
Мне кажется, Станиславский сейчас был бы счастлив — так запугать даже таких вот актёров неистовой тягой к достоверности — это ещё уметь надо.
Наконец, фильм закончился, и зал заполнили жидкие аплодисменты.
Сначала они были неуверенные, осторожные, разве что обозначали вежливые эмоции.
Лицо Фаны Георгиевны покраснело.
Но потом произошло ЭТО:
— Браво! — первым воскликнул «сам» и яростно, от души, люто захлопал.
И словно плотину прорвало — на нас рухнули такие овации, что меня чуть не снесло. Я скосил глаза на наших актёров: Михаил гордо и счастливо улыбался, Рина Зелёная тоже радостно хлопала в ответ, а вот по щекам Фаины Георгиевны текли слёзы.
— Муленька! Ты видишь это⁈ Запомни этот момент навсегда! — прошептала она еле слышно, но я всё понял, — именно ради этого и стоит жить! Я так счастлива! Так счастлива! Ты даже не представляешь, как! И всё благодаря тебе!
Буквально ещё через миг нас разнесла волна людей — к Фаине Георгиевне, Мише, Рине Васильевне бросились высокопоставленные поклонники с поздравлениями и восхищениями, и как-то незаметно оттеснили меня в сторону.
Я так там и стоял в одиночестве, наслаждаясь триумфом наших артистов, и особенно Фаины Георгиевны, пока чей-то взгляд буквально не обжёг меня в спину.
Я повернул голову — так и есть: чуть сбоку сиротливо сгрудились Козляткин, Тамара Захаровна, Тельняшев (причём, Тельняшев-старший), Завадский, Глориозов и ещё пару руководителей из нашего Комитета искусств и директоров театров.
— Товарищ Бубнов! — пролепетал Тельняшев, краснея, — а вы здесь как оказались?
— Как руководитель и разработчик проекта, — важно ответил я, — а вы как?
Но ответить он не успел. Внезапно побледнел и сдулся.
Потому что за спиной раздался тот самый хриплый голос:
— Руководитель и разработчик, значит? Та-а-к во-о-от кто выдумал этот проект… так-так-так… — на меня с интересом уставились пронзительные глаза под кустистыми бровями, — и что скажете… товарищ… товарищ…?
— Бубнов, — подсказал я.
— Точно! — сделал вид, что просто случайно забыл мою фамилию Сталин, — и как вам этот фильм, как руководителю и разработчику?
— Как для первого фильма такого уровня очень даже хорошо, — чётко ответил я, помня по историческим документам, как его раздражает мямление и многословие. — Но если бы продлить такое взаимодействие, думаю, через пару лет Советский союз занял бы мировое лидерство на рынке кинематографии…
— А зачем нам мировое господство на рынке кинематографии? — поморщился он.
— Чтобы сформировать в головах погрязших
