Спустя две недели после сообщения о смерти короля эльфов прибыл в Сонандан Манакор Гаронман, наделенный полномочиями принести Каэ присягу на верность и вечное служение от имени своего народа. Интагейя Сангасойя встретила его во всем блеске и величии, на которые только была способна. Она бы с радостью отказалась от эльфийского престола, но память о Мердоке ап-Фейдли и обещание, данное ею при расставании с самим Рогмо, обязывали. Манакор еще гостил в столице, когда явился к Каэтане посланец от хартумского наместника и известил ее, что у могильного холма отныне и навеки поставлен фонтан с веселым дельфином. Удивительно, но именно это письмо Банбери Вентоттена и вызвало наконец горькие слезы у непреклонной прежде богини; а со слезами на смену горю пришла тихая и светлая печаль.
Так или иначе, жизнь постепенно вошла в прежнюю колею. А Каэ с ужасом и тревогой думала о том, какие еще потери придется пережить, прежде чем мир снова обретет покой и счастье.
В тот ясный солнечный день - впрочем, именно такие дни чаще всего случались в Сонандане - Магнус и Астерион долго возились с каким-то чертежом, а затем скрылись с глаз долой и где-то пропадали до самого вечера. За множеством дел их отсутствие не было по-настоящему замечено. И задумались над этим незначительным происшествием немного позже.
Каэтана проснулась оттого, что ее комнату заливал нестерпимо-яркий свет. Она протерла глаза, но оказалось, что смотреть просто невозможно. Тогда она прикрыла их рукой и так вышла на ступени храма. Со всех сторон уже бежали сюда жрецы, слуги, воины и все ее друзья. Интереснее всех было наблюдать за Нингишзидой. И хотя из-за слепящего света не было видно выражения его лица, сама его поза и энергичные жесты уже говорили о многом. Рядом с Каэ оказался вдруг Барнаба, хрустя коржиком, - ей иногда казалось, что толстяк воплотился вместе с этим лакомством и теперь оно никогда не закончится, будучи частью его тела.
- И что это за пожар?
- Кто его знает... Какое-то очередное явление, сейчас поймем.
- Но хоть не враги?
- Нет, злом тут и не пахнет. Просто что-то непонятное, хотя и до боли знакомое.
- Кажется, я узнаю! - взвизгнул Барнаба.
- Ну...
- Э-э-э, нет. Ты сама узнай, - пропел толстяк. - Тут главное - получить море удовольствия.
Каэтана собиралась продолжить эту поучительную беседу, но не вышло. Свет вспыхнул с новой силой, и громовой голос потряс все окрестности:
- Придите и внемлите! Я явился на эту темную и тусклую землю, дабы даровать вам свет! Падите же к моим ногам и трепещите!
Последнее слово как-то особенно раскатисто получилось у этого неизвестного оратора, и эхо еще долго перекатывало его по соседней роще.
- С ума сойти, - сказала Каэтана. - Что это за чушь?
- Это только начало, - ехидно заметил Барнаба, - цветочки, так сказать. А дальше будет веселее и занятнее.
- Спасибо, вот уж утешил так утешил.
- По мере скромных сил стараюсь, - потупил сразу четыре глаза разноцветный чудак.
Свет немного потускнел, поутих, давая собравшимся возможность рассмотреть говорившего. Надо признать, что смотреть и впрямь было на что; сверкающая расплавленным золотом колесница стояла посреди храмовой площади. Она была запряжена столь же ослепительными золотыми грифонами - существами неземной красоты и грации. И колесница, и грифоны были больше нормального размера, но не гигантские. Даже речи не могло быть о том, чтобы сравнить их с Драконами или Змеем Земли.
На колеснице возвышался юноша.
Подобно Тиермесу, тело которого отливало ртутью, он был словно подсвечен изнутри солнцем. Кожа его янтарного цвета казалась теплой и шелковистой на ощупь. Волосы спускались ниже лопаток, так что с первого взгляда его можно было принять и за юную женщину, но это заблуждение тут же развеивалось, когда взгляд падал на его могучие плечи, мускулистые руки и узкие бедра. На юноше была золотистая, искрящаяся туника и высокие, по колено, сандалии. Он опирался на длинное копье с огненным наконечником. Голову украшал сияющий венец с семью высокими зубцами.
- Падите ниц! - снова загрохотал он, видимо вдоволь насладившись произведенным эффектом. - Придите под мою длань, и стану я защитой и опорой вам, бедным и сирым! Вернулся я, услышав ваши моления...
Тут ослепительный колесничий немного приутих, потому что не было что-то слышно восторженных криков толпы. Никто не бесновался от счастья и даже просто не радовался. На площади перед Храмом Истины царила гнетущая тишина, нарушаемая только шорохом золотых крыльев грифонов.
И в этой звенящей тишине внезапно раздался насмешливый и не менее звучный, чем у колесничего, голос:
- Совсем ошалел братец Кэбоалан! Одичал вдали от родины. Однако сколько величия!
- Я вернулся, как только смог, - рассказывал Солнечный бог спустя несколько часов, сидя за накрытым. столом в резиденции татхагатхи.
Тот уже и не удивлялся своим гостям, привычно говорил любезности и выяснял гастрономические предпочтения новоприбывшего бессмертного. Оказалось, что Аэ Кэбоалан вовсе не такой уж страшный и нелепый бог. Просто за много тысячелетий он отвык разговаривать со своими приверженцами; да, собственно говоря, тысячи лет назад все было совсем иначе. Каэтана ввела новые правила общения с людьми, и Солнцеликому пришлось быстро подстраиваться под них.
После третьего бокала знаменитого зеленого, столь высоко ценимого Тиермесом, у него стало неплохо получаться.
- Война, говоришь, - обратился он к Каэтане. - Печально. Но никуда не денешься. А что Барахой?
- Нас не интересует, что думает по этому поводу Барахой, - прервал его Траэтаона.
- Но ведь что-то он все равно думает, - лукаво заметила Каэ.
- Дорогая! Ты уже простила его? - изумился Вечный Воин. - Вот уж не думал, что ты сможешь найти оправдание его поступку!
- Так что, что он сделал? - вмешался Кэбоалан. - Вы учитывайте, пожалуйста, что я абсолютно не осведомлен в ваших делах. Кажется, я отсутствовал даже дольше, чем предполагал.
- Наш драгоценный верховный владыка, все еще погруженный в мировую скорбь по себе, любимому, не придумал ничего лучшего, чем в канун войны поселиться в другом мире - более удобном, более дружелюбном и гораздо менее опасном, сердито сказал Траэтаона. - Это предательство. Если он не знает, как это называется, то я ему объясню, - пре-да-тель-ство, - произнес он по слогам. - И мне странно, что Каэ говорит об этом так, словно простила его.
- Не то чтобы простила, но думаю, что кое-что изменилось. Не у меня, не у нас - у него...
- Ты что-то скрываешь?
- Нет, нет, совсем ничего. - Она подняла руки ладонями вверх, словно сдавалась. - Да и вообще речь сейчас о нашем Солнцеликом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
