Елисею уже спать не хотелось. Душевнобольной Валерьян обладал могучей логикой. Пядь за пядью развеивал он тот хаос, который дымился в Леськиной груди. Каждая встреча с женщиной делала его мысли о любви все глуше и глуше. Ни с Леонидом, ни, тем более, с Андроном он не мог даже обсуждать их. Но появился студент Коновницын и с изумительной ясностью для своего больного мозга начал прокладывать дорогу.
— А как же все-таки быть с мечтой? Всем известно, что Лаура, мать пятерых детей, была совершенно ординарной женщиной и жила очень замкнуто. Значит, Петрарка воспевал ее, в сущности, ее не видя? Да. Но Петрарка творил ее образ по очертаниям своего идеала женщины, и, будучи далекой от идеала, Лаура становится идеальной для всего человечества.
Леська зааплодировал Валерьяну, сам того не заметив.
— Здесь мы подошли к самому главному, — продолжал Валерьян, не обращая внимания на Леськин энтузиазм. — Любовь, повторяю, возникает в нас тогда, когда мы встречаем человека, в котором, как нам кажется, воплощен наш идеал. Но будет ли этот идеал существовать или рассеется как дым, это зависит от нас самих. Петрарка — великий поэт. Его фантазия помогла ему видеть в Лауре то, чего в ней, может быть, и не было. Но, оказывается, такой фантазией обладает каждый человек, ибо в каждом человеке пылает лиризм.
— Или только теплится.
— Или теплится. Разница между Петраркой и рядовым человеком в том, что Петрарка сумел эту фантазию держать в пламени всю жизнь, а рядовой слишком скоро гасит ее в себе, поддаваясь целому рою мелких житейских неурядиц. Значит, если любому из нас выпадает счастье встретить ту самую, которая как бы воплощает наши мечты, задача его в том, чтобы удержать это счастье на высоте.
Валерьян встал. Он подходил к концу и не мог уже говорить о любви сидя.
— Великие поэты изобрели любовь. Они показали миру, как можно из животного инстинкта создать прекрасное, благородное чувство, наполняющее душу сиянием. Это сияние они передали людям из ладоней в ладони. Теперь мы сами в состоянии следить за этим светом, давать ему приток чистого воздуха, оберегать от чада. Любовь надо лепить, как статую!
Леська вспомнил свое ощущение, когда обнимал Каролину. Ему тогда подумалось, будто ладони его лепят статую. Но какая разница между той лепкой и этой, о которой говорит Валерьян? Да... Незаурядный человек. Даже если он и не умеет писать стихи, это — великий поэт. Поэт духа.
11
Уже рассвело. В квартире слышались шаги, хлопали дверцы буфета, звенели тарелки и ложечки, доносился вкусный запах крепкого кофе. Валерьян пошел в ванную, Елисей ждал его в коридоре. Из своей комнаты вышла Зинаида Николаевна в сатиновом халате, причесанная и пахнущая одеколоном.
— Доброе утро!
— Здравствуйте.
— Ну, как? Трудновато приходится?
— Ваш брат произвел на меня сильное впечатление. Но я все время ожидаю транса.
— Не горюйте. Дождетесь.
— А в чем он выражается?
— По-разному. Чаще всего в попытке покончить с собой. Но третьего дня он намотал на руку мамины волосы и таскал старушку за собой по всем комнатам. Этот Стецюра так взволновался, что чуть его не убил.
— Что же это? Наследственность?
— Нет. Покойный папа был вполне нормален, а маму вы сами видели.
— В чем же дело?
— Он надорвался. Когда началась революция, Валерьян окружил себя книгами политического содержания и стал их штудировать. При этом он не спал около двух недель, если не считать тех минут, когда падал без сознания на фолианты.
Елисей вспомнил солдата в теплушке, который так же, как Валерьян, не выдержал напора новых мыслей.
Неделя прошла благополучно. Валерьян испытывал блаженство от того, что нашел собеседника, умевшего блистательно молчать и слушать. Он держал себя чрезвычайно корректно, по утрам целовал матери пальцы, а сестре щеку и вообще казался прекрасным сыном и братом. Леське приходилось труднее. Первые два дня Валерьян его завораживал своими идеями, но потом оратор начал бесконечно повторяться, и Леську уже качало, как на палубе ледокола. К счастью, Елисей нашел отдушину: когда становилось невмоготу, он принимался петь. Валерьяна это удивило, и он пытался протестовать, по вскоре замолк и слушал, как натянутая струна. Иногда вздрагивал, иногда тихонько плакал. Елисей исполнял весь свой любимый репертуар: русские и украинские песни. Но Валерьян стал требовать арий, а Бредихин их не знал.
— Это некультурно — иметь такой голос и не петь классику.
— Согласен. Но я ведь нигде не учился.
— Вот и нехорошо. Надо учиться. Поступите в музыкальную школу Семенковичей, а платить за вас буду я. Впрочем, нет. Тогда вы станете уходить на пять-шесть часов. Нет-нет. Мы сделаем так: я найму для вас домашнего учителя. Пианино у нас есть, так что все будет отлично.
Елисей согласился, чтобы не возбуждать в нем раздражения, а Валерьян подошел к фортепьяно, стоя дотронулся до клавиатуры, и из-под его длинных пальцев побежали вздрагивающие кварты Шуберта.
— Вы знаете? Лист учился виртуозности на рояле по скрипке Паганини.
О голосе Бредихина он уже забыл.
Итак, все шло замечательно. Хозяйки обожали Елисея и за едой подкладывали ему с двух сторон. Но Леську мучила его прозаическая эпиграмма. Надо же ее расклеить. Сейчас это особенно важно!
За ужином он попросил старую даму дать ему выходной день. Мать с испугом взглянула на дочку, та на брата.
— Зачем вам выходной? — страшно побледнев, спросил он Елисея. — Если хотите немного рассеяться, — пожалуйста! Я пойду с вами куда угодно: в театр, иллюзион, цирк. Выбирайте!
— Валерьян, милый... Каждому человеку нужно хоть короткое, но одиночество.
— А мне никакого одиночества не нужно! — запальчиво заявил Валерьян. — При чем тут «каждый»?
— Видите ли... Говоря «каждый», я имел в виду обыкновенного смертного. Вы же человек необыкновенный...
— То есть сумасшедший, хотите вы сказать?
Он вскочил и уставился на Елисея пламенными глазами.
— Что вы? И в мыслях не было, — мягко возразил Елисей. — Мы ведь с вами однажды обсудили этот термин и признали его нелепым.
— Вот именно! — сказал Валерьян и снова сел. Грудь его ходила так, точно он только что поднялся по лестнице. — Но почему же вы не хотите взять меня с собой?
— Куда? К невесте?
Валерьян смутился.
— Да... К невесте, кажется, с друзьями не ходят, — Потом вздохнул. — Какой вы счастливый!
И Елисей вышел на воздух.
— Только умоляю вас: вернитесь к вечеру, — шептала ему старая дама, запирая за ним дверь. — Умоляю вас!
***
Бредихин пошел в университет. Курилка была пуста. Он расклеил пять листовок. На улице снова встретился ему блестящий экипаж красавицы Жени. На этот раз она его не заметила, но Елисей глядел ей вслед, пока экипаж не остановился у «Гранд-отеля». Потом Леська побрел обратно и вдруг увидел Новикова. Вот с кем можно наладить партийный контакт: они вместе сидели в тюрьме, и Новиков, конечно, доверяет Леське.
— Павел Иваныч! — радостно воскликнул Леська.
— Простите, вы обознались, — сказал Новиков и хотел пройти.
Но Леська ухватил его за рукав.
— Вы меня не узнаете?
— Впервые вижу.
— Я Бредихин. Елисей Бредихин. Вы знали меня еще гимназистом.
— Отпустите мой рукав.
— В Севастопольской тюрьме... — сказал Елисей, понизив голос.
— Вы пьяны? А может быть, провокатор?
Леська опешил. Господин, которого он принял за Новикова, резко отдернул руку и, возмущенно пожав плечом, удалился большими шагами.
«Это Новиков, ошибиться я не мог. Он. Конечно, он. Но может быть, за ним слежка? Может быть, тут же, рядом, торчал филер? Ах, я дурак! Ах, тупица!»
Подойдя к дому № 2, он увидел перед ним толпу, а спустя несколько шагов услышал дикий женский крик из квартиры Коновницыных.
— Что здесь такое?
— Сумасшедший кого-то душит.
— Так что же вы стоите? Спасать надо!
— А как спасать? Войдешь — он на тебя кинется. Ему ничего не будет, раз он не в своем уме.
Елисей дернул ручку парадной двери. Заперта. Он кинулся во двор и через кухню вбежал в квартиру. Крики неслись из комнаты сестры. Леська распахнул дверь — мать лежала на полу без памяти, а Валерьян, накинув кушак на горло Зинаиды, пытался ее удавить.
Елисей схватил его за руку, вырвал кушак и отшвырнул студента в сторону. Валерьян озверел. Он поднял над головой дубовый стул и пошел на Елисея. Бредихин увернулся и сам нанес Валерьяну удар в солнечное сплетение. Тот скорчился и со стоном повалился на пол. С помощью Зинаиды Елисей уложил Валерьяна на ее постель, потом поднял и унес в спальню старушку мать. Вскоре старая дама пришла в себя. Втроем они сидели в столовой за пустым столом и прислушивались к звукам из девичьей комнаты. Валерьян сначала страшно стонал, надрывая душу матери и сестры. Потом его рвало. Наконец, затих.
