— Нюся! — сказал он девушке утром. — Я сегодня на фабрику не пойду: у меня здесь дело.
Он вошел к Акиму Васильевичу и сел у него в ногах. Старик проснулся.
— Кто это?
— Надо срочно написать разящее стихотворение хотя бы в восемь строк.
— Ах, не навязывайте мне этой тягомотины!
Леська расхохотался:
— Откуда у вас такое слово?
— Из тюрьмы, конечно.
— Браво! Вы делаете успехи. В таком же стиле напишите едкий стишок. Но теперь он должен быть уже не только против Врангеля, а против всей белогвардейщины, против всего капитализма! Хватит играть в бирюльки! Время, Аким Васильевич, очень серьезное.
Беспрозванный попросил Елисея отвернуться и стал натягивать носки.
Леська сбегал на кухню, разжег примус, поставил чай, нарезал колбасы, хлеба и снова явился к Беспрозванному.
— Позавтракайте и принимайтесь за работу. Я недам вам поднять голову, пока вы не напишете эти восемь строк.
— А вдохновение?
— Командарм Фрунзе стоит у ворот Крыма! Вот вам и вдохновение.
Старик задумчиво жевал колбасу и прихлебывал бледный чай. Он уже работал. Леська этого не понимал и, грея ладони о стакан своей бурды, агитировал старца как мог:
— Сейчас самый ответственный миг в вашей жизни. Конечно, ваши любовные стихи прекраснее тех, какие вы сегодня напишете, но никогда не было стихов нужнее. Нужность, необходимость — вот новый критерий искусства.
— Леся, вы мне мешаете.
Беспрозванный вынул блокнот и записал строчки:
Белогвардейщине
Эй ты, религии оплот,В науке вскрытый «Капиталом»,Владыка всех земель и вод,Обложенный кабаньим салом!
Едва по-командирски хрюкнешь,Завоют пушки, накалясь.И все же, черт возьми, ты рухнешь,Освистанный народом класс!
— Шедевр! — закричал Елисей. — Шедевр! — чмокнул Беспрозванного в нос и поспешил на фабрику.
— Ты у нас больше не работаешь! — заявил ему Денисов.
— Почему?
— Потому. Опоздал на целых два часа.
— Ух ты, какие строгости! — засмеялся Леська и, войдя в цех, взял весло у Комиссаржевской.
— Значит, подобру-поздорову не уйдешь? — зловеще спросил Денисов.
— Поговорите с хозяином, — небрежно бросил Елисей.
— А что я, бобик, за хозяином бегать? Раз я тебе говорю...
— Вы для меня не начальство. И потрудитесь, пожалуйста, мне не тыкать.
Девушки ахнули.
Денисов почернел и отошел прочь.
Третья эпиграмма имела огромный успех. Студенчество в курилке гудело и ликовало.
И все же, черт возьми, ты рухнешь,Освистанный народом класс! —
раздавалось со всех сторон.
— Кто бы мог это написать?
— Говорят, Волошин.
— Ну? Не думаю. Для Волошина слишком уж по-большевистски.
— Пока вы тут гадаете, господа, в Коктебеле у Волошина произвели обыск.
— Не может быть! Какая наглость! У Волошина?
— А ты откуда знаешь?
— У нас в Коктебеле дача. Мама написала.
— Ну, и что же с Волошиным?
— Пока благополучно.
— Ничего не нашли?
— Разумеется. Сейчас ищут в Симферополе. Хватают кого придется. Взяли, например, студента Петьку Сосновского, который подарил одной курсихе альбом домашних виршей про любовь.
— Виршей, вы говорите?
— Ну да. Но для контрразведки и он поэт.
— Наконец-то его признали.
Студенты рассмеялись.
Елисей спускался по лестнице в глубокой тревоге... Как бы не схватили Беспрозванного. Впрочем, откуда известно, что он пишет стихи? Его ведь ни разу не напечатали.
Внизу у выхода стояли две женщины — старая и молодая. Они зорко присматривались к студенческой толпе и обе разом обратили внимание на Бредихина.
— Этот подойдет.
Когда Елисей поравнялся с ними, старая окликнула его:
— Молодой человек! Можно вас на минутку?
— К вашим услугам.
— Как вы смотрите на то, чтобы получить легкую, но хорошо оплачиваемую работу?
— Ну, что ж, — улыбнулся Леська. — Деньги всякому нужны.
— Отлично. В таком случае запомните адрес: Архивная, 2, Коновницыны.
— Запомнил. А в чем будут заключаться мои обязанности?
— Архивная, 2, Коновницыны.
— Да, да. Усвоил. А работа, говорю, какая?
— Да никакая! — весело сказала та, что моложе. — Просто беседовать с нашим братом, Антошей. Он тоже студент. Кстати, вы — филолог?
— Нет, юрист.
— Жаль.
— Как угодно.
— Ну хорошо, Зиночка. Пускай юрист. Все-таки студент.
— А о чем беседовать?
— О чем хотите. Он у нас очень разговорчивый.
Елисей взглядывал то на одну, то на другую.
— Душевнобольной?
— Да.
— Простите, но это мне не подойдет: я смертельно боюсь сумасшедших.
— Но он не сумасшедший! — всплеснула руками молодая.
— Он очень умен, начитан. Вам будет с ним интересно.
— Нет, нет. Тысяча извинений, но нет.
Елисей вышел на Пушкинскую. Мимо пролетел блестящий, точно от ливня, экипаж, в котором, заложив ногу на ногу, роскошно возлежала красавица Женя в огромной шляпе и сине-лиловом платье. Она увидела Леську, улыбнулась ему и крикнула:
— Тарарам! (В смысле: «Опять живем»!)
Но Леське вообще сегодня везло на встречи. Прямо на него шел офицер, силуэт которого показался ему знакомым. Шокарев!.. Ей-богу, Шокарев!
— Володя!
— А, Елисей! Видел, как проехала эта шлюха, Женя?
— Да, да. Но почему ты в военной форме? Ты ведь демобилизовался.
— Нет еще. Успею. Мало ли что может быть? Ты слышал: генерал Слащев отогнал красных от Юшуньских позиций. Он получил за это высокое звание: «Слащев-Крымский». Какая романтика! Это возвращает нас ко временам Потемкина-Таврического.
— Так-таки возвращает? — засмеялся Елисей.
— Ах, да. Я и забыл, что ты абсолютно не лирик.
— Володя, а почему ты в Симферополе?
— Не знаю. В Евпатории так жутко! Это же город на отлете, слепая кишка. И вообще там никого нет.
— А кто же у тебя в Симферополе?
— Во-первых, ты, а во-вторых, Театр миниатюр. Кстати, там сегодня Ателье мод демонстрирует одежды. Пойдем? Среди манекенщиц — Муся Волкова.
— Ну что ж. Пойдем.
— Время у нас еще есть. Зашли в «Чашку чая»?
— У меня нет мелочи.
— Ерунда, разменяю, — засмеялся Шокарев.
Было пять часов. Володя заказал чай с красным вином, а Елисей стакан горячего молока.
— А где Иван Семеныч? Тоже здесь?
— Нет, папа в Генуе.
— Опять в Генуе?
— Конечно.
— С Мирэллой?
— С Мирэллой.
— И с пшеницей?
— Само собой.
— А ты как же?
— Теперь он мне уже не доверяет.
— А разве ты снова поступил бы сейчас, как с «Синеусом»?
— По всей вероятности...
— Молодец, Володя. Уважаю. Но почему ты не поехал с отцом в Италию?
— А кто станет следить за имением? Мало ли что может случиться? Генерал Слащев потеснил красных с Юшуньских позиций. Если помнишь, Наполеон даже после Эльбы, больной, надорванный, без войска, сумел прорваться к самому Парижу.
— Неужели ты серьезно ставишь знак равенства между Слащевым и Наполеоном?
— Нет, конечно, но история повторяется.
— Это и Маркс признавал, но он при этом добавлял: «...первый раз она трагедия, а во второй — фарс».
Шокарев засмеялся:
— Пускай фарс, только бы повторилась.
***
Ателье мод демонстрировало туалеты на эстраде маленького, но очень уютного театра. Зрительный зал блистал офицерскими и генеральскими погонами. В ложе сидел тот самый полковник из контрразведки, которого Елисей впервые увидел в цирке. Рядом с ним — красавица Женя, и по тому, как рассеянно она играла его перчаткой, стало ясно, что их отношения давно наладились.
— Мадемуазель Наталья Анненкова! — объявил рупор. — Платье и жакет пье-де-паон нежно-голубой шерсти!
На эстраду выпорхнула упитанная блондинка, развязно прошлась туда и обратно, повернулась вокруг своей оси, снова прошлась и под аплодисменты ушла за кулисы.
— Мадемуазель Людмила Залесская! Блё-де-шин. Послеобеденное платье из синего шантунга.
Вышла девушка с челкой, стремительно пронеслась через сцену, пикантно постукивая каблучками, затем вернулась, покружилась и так же быстро исчезла, как и возникла.
Аплодисменты.
— Мадемуазель Мария Волкова! Облегающее вечернее платье из бледно-абрикосового крепдешина.
По сцене плавно заструилась шелком Муся, одухотворенная и прелестная.
Шокарев схватил Елисея за руку:
— До чего хороша!
Зал разразился овацией.
— Это называется: «Розовый ибис»! — зазвучал голос из рупора.
— Это называется «Пир во время чумы»! — ответил ему голос с галерки.
