Ни на один из этих вопросов Никита Родионович сам ответить не мог. События развертывались помимо его воли, помимо его желания. Оставалось следовать ходу событий...
Часто, очень часто Никита Родионович задумывался над тем, все ли возможное делают они с Андреем для своей родины, достаточно ли хорошо выполняют задание.
Эта мысль пришла в голову Ожогину и сейчас, когда они с Андреем вышли на улицу, где стоял дом Вагнера.
Конечно, можно сделать больше того, что они делают, но это связано с большим риском, и тогда все задание будет провалено.
...Вот и знакомая калитка во двор. Друзья бесшумно обогнули дом и остановились перед закрытыми дверями. Прекрасный сад Вагнера выглядел сейчас печальным, деревья стояли голыми, дорожки были усыпаны листьями. Приметно выделялось дерево с дуплом, с которым было связано так много воспоминаний.
Никита Родионович постучал. За дверями послышались шаги и раздался голос Алима:
— Кто там?
— Свои, свои...
— Кто свои? — переспросил Ризаматов.
— Вот тебе и раз, даже и по голосу не узнаешь? Совсем плохо дело...
— Ой, ой!.. — разобрался, наконец, Алим. — Никита Родионович... Андрей... Радость какая! — Он открыл дверь и поочередно обнял Ожогина и Грязнова. — Заждались мы вас... надежду потеряли на встречу...
— А ты куда собрался? — поинтересовался Андрей, видя, что на Алиме пальто.
— Холодно у нас... топить нечем... Пойдем, — и, обняв Андрея, он повел гостей в дом.
Вагнер и Гуго, оказавшийся тут же, встретили Ожогина и Грязнова с искренней радостью, как своих близких, родных.
Все были в пальто, с шарфами на шеях, и только теперь друзья почувствовали, что в доме стоит температура почти такая же, как и на дворе.
— Значит, можно не раздеваться? — улыбнулся Ожогин.
— Да, не рекомендуется — ответил Гуго.
— Вы, конечно, есть хотите? — с беспокойством спросил Альфред Августович.
— Немножечко... совсем немножечко, последний раз ели вчера вечером, — сказал Андрей.
Вагнер и Алим смущенно переглянулись.
Выяснилось, что в доме ничего нет, кроме суррогатного кофе, да и его пить не с чем.
— И холодно, и голодно, — сказал грустно Вагнер.
— А картофель что, не уродился? — поинтересовался Никита Родионович, вспомнив, что Вагнер и Алим уделяли большое внимание обработке поля с картофелем.
Вагнер отвернулся и безнадежно махнул рукой.
— Пришли как-то утром на поле, а на нем пусто, — ответил вместо него Алим. — Все выбрали до последней картошинки. Люди говорят, что сделали это проходящие воинские части...
— Подлецы, а не солдаты, — резко бросил Вагнер.
Предстояло ложиться спать на голодный желудок. Но это, кажется, не так было неприятно, как холод. Он делал дом неприветливым, неуютным.
— Ничего, одну ночь перезимуем, а завтра что-нибудь предпримем, — успокоил Никита Родионович. — Насядем на Юргенса, возьмем его за глотку и баста. Правильно, Андрейка?
— Безусловно. Не в его интересах портить нам настроение в последние дни.
Спать решили все в одной комнате. В спальню снесли все матрацы, одеяла, подушки, верхнюю одежду и организовали общую постель на полу. Гуго тоже остался ночевать. У него вышли какие-то неполадки с женой, и он уже вторые сутки не возвращался домой.
— Тут все свои, Гуго, и можно быть откровенным, — сказал Вагнер. — Что ты думаешь делать с женой?
Абих попытался отшутиться:
— Думать в Германии запрещено. Кто начинает думать, тот не в почете. За всех думает фюрер.
— Я говорю серьезно, Гуго, а ты шутишь, — упрекнул он Абиха.
Тот промолчал.
— А что произошло? — поинтересовался Никита Родионович.
А произошло вот что. Как только Гуго лишился работы, — а это случилось вскоре после того, как сгорела лаборатория, — и как только он перестал носить в дом заработок, у жены начали появляться сомнительные гости: какие-то темные дельцы, армейские офицеры и даже эсэсовцы. Жена объявила, что мириться с нуждой она не согласна, и поставила ультиматум: любишь — терпи, не любишь — уходи. Гуго вначале пытался образумить ее, но это ни к чему не привело. Два дня назад произошла ссора, и он ушел из дому.
— Домой я больше не вернусь, вот и все, — закончил свой рассказ Гуго.
— Правильно, — одобрил Вагнер. — Живи у нас.
— Хорошо, — коротко ответил Абих.
Больше этой темы не касались. Друзья опросили, не интересовался ли кто-либо из людей Юргенса ими в последние дни; но никто за все время их не спрашивал и никто к ним не приходил.
— А как идут дела? Как живет старик Фель? — задал вопрос Ожогин.
Боевые дела, начатые по почину Андрея и Алима, развертывались хорошо, и старому Вагнеру было о чем рассказать.
Число подпольщиков выросло вдвое за счет нескольких рабочих, трех дезертиров, двух приятелей Феля — железнодорожников, врача военного госпиталя — старого знакомого Вагнера.
Подрывная антифашистская деятельность развернулась на многих участках, и в организации почти не было людей, не открывших личного боевого счета.
Наносились удары по наиболее чувствительным местам. В течение двух недель не работала городская телефонная станция, кросс которой был выведен из строя; три дня молчали репродукторы из-за диверсии на центральном радиоузле; сгорел отепленный гараж комендатуры; сгорели две заправочные бензоколонки; в здании военного коменданта взорвались две гранаты, удачно брошенные ночью с автомашины; во время попойки в одном из городских локалей «умерли» четыре эсэсовца. Почти ежедневно выпускались листовки.
— У нас появился замечательный парень, — оживленно вступил в разговор молчавший до этого Абих, — один из трех дезертиров. Это особенный тип, талант, редко произрастающий на неблагодарной немецкой почве. Фамилия его Густ, звать Адольф. Путями, ему самому неведомыми, он попал служить в эсэсовские войска и до осени был на фронте. Он настолько понял, что такое «СС», что поставил целью своей жизни уничтожение эсэсовцев на каждом шагу и как можно больше. Он накопил такой запас злобы к своим бывшим коллегам, что ее хватит с избытком на всех нас. Густ дважды дезертировал. Первый раз неудачно. Его поймали, послали на передовую, оттуда, с двумя порциями свинца, он попал в госпиталь. Второй раз сбежал уже из госпиталя, и удачно. А сейчас его скрывает у себя участник организации, врач, о котором говорил Альфред. Если вам рассказать, как Густ отравил четырех эсэсовцев, вы не поверите. Он смел до отчаяния. Как-то, сидя в локале в форме оберштурмфюрера, которую он сохранил, Густ увидел четырех вошедших туда уже навеселе своих бывших собратьев — эсэсовцев. Густ говорит: «при одном виде их у меня внутри зашевелился зверь». Эсэсовцы пригласили Густа к себе за стол. Вам известно, что в наших локалях с обслуживанием не торопятся, можно просидеть полчаса и не дождаться. Так получилось и на этот раз. Прошло минут двадцать, а пива не несли. Тогда Густ поднялся, сказал, что сейчас все устроит, и спустился вниз. Вернулся он с пятью кружками. В четырех из них он уже успел по пути растворить четыре маленьких таблетки. Выпили за здоровье фюрера. Густ взял пустые кружки и отправился их наполнить, но в зал уже больше не возвращался. Через пяток минут четыре эсэсовца превратились, по его выражению, в «четыре трупа» Как находите? — спросил Гуго, окончив рассказ.
