сделать ставку на загадочного гения. Благотворительные комитеты должны подстраховать тылы презентациями в Power Point.
Вместе с прибылями и прозрачностью управляемые событиями торговцы обещали устойчивость. Они использовали очень немного заемного капитала, что само по себе, памятуя о бесславном конце Long-Term, было очень ценно: частичным результатом было то, что их доходы оставались до чудесного стабильными19. Устойчивость Farallon стала легендой: между 1990 и 1997 годами не было ни единого месяца, когда фонд потерял бы деньги. В результате коэффициент Шарпа отношения доходности и риска фонда Farallon был примерно в три раза больше, чем коэффициент широкого фондового рынка, превращая фонд в невероятно привлекательное место для размещения благотворительных средств20. Даже во время нарастания доткомовского сумасшествия плавание Стейера проходило безмятежно. Он не ввязался в пузырь, как Дракенмиллер. Он не попал под него, как Джулиан Робертсон. Вместо этого он применил свои методы к анализу эпических битв эры поглощений, хеджируя по ходу дела рыночный риск. Естественно, его стратегия выглядела неплохо, когда коллапс рынка потопил и Дракенмиллера, и Робертсона.
Короче говоря, управляемые событиями хеджевые фонды производили понятный, постоянный доход — доход, который, помимо прочего, был отражением чистейшего инвестиционного мастерства и не соотносился с рыночным индексом. Это был Святой Грааль, эликсир, который консультанты благотворительных организаций называли «альфа», и институционный капитал рекой тек в их портфели. И все же триумф управляемых событиями хедж-фондов не был лишен риска. Даже такие звезды, как Farallon, имели слабые стороны, о которых многие и не догадывались.
К КОНЦУ 1990-Х ГОДОВ FARALLON РАСПОЛОЖИЛСЯ в модном небоскребе в японском центре Сан-Франциско. Рабочее место командора по-прежнему отличалось скромностью, но снаружи возвышалась скульптура Генри Мура и простиралась зеленая лужайка, где красивые люди поглощали органические сэндвичи. Из этого бастиона безмятежности небольшое предприятие Стейера стремилось к новым горизонтам. В 1998 году фонд запустил арбитражные слияния и поглощения в Лондоне, появившись там на несколько месяцев раньше своих соперников, Och-Ziff и Perry Capital. Он приобрел долю в Alpargatas, аргентинском обанкротившемся производителе текстиля и обуви. Он назначил Alpargatas новых руководителей и реструктурировал долг фирмы: вскоре около двух тысяч работников вернулись из вынужденных отпусков, и Farallon доказал, что может процветать, творя добро заграничной экономике21. Но ничто не могло сравниться с тем, что произошло потом. В ноябре 2001 года Farallon намерился приобрести крупнейший банк Индонезии.
Bank Central Asia, цель Farallon, был основан Лиемом Силионом, богатейшим человеком Индонезии и хорошим другом диктаторамодернизатора этой страны Сухарто. Говорили, что империя Лиема составляла 5 % объема производства Индонезии, и мучной бизнес лучше всего иллюстрировал секрет его успеха. Играя на связях с Сухарто, Лием добился, чтобы индонезийское правительство продавало ему импортируемую пшеницу по субсидированной цене, а затем покупало ее обратно в виде муки с серьезной надбавкой — неплохой заказ, если вы сможете его получить22. Застрахованное от конкурентов мукомольное хозяйство Лиема в Джакарте выросло до крупнейшего в мире; второе по величине, расположенное в Сурабая, также принадлежало Лиему. И хотя предполагалось, что комбинаты будут продавать муку обратно государству, внушительное количество уходило в еще одно начинание Лиема, Indofood, которое соответственно контролировало 90 % индонезийского рынка лапши быстрого приготовления. Похожим образом Лием преуспел с кофе, сахаром, резиной, цементом, рисом и пряностями. Естественно, человеку его размаха был необходим собственный банк. Естественно, банк стал крупнейшим в стране.
Когда на сцену вышел Farallon, империя Лиема уже рушилась. Патриарх подстраховал политический риск, выделив родственникам Сухарто крупные доли в своих фирмах23. Но валютный кризис, стоивший Соросу и Дракенмиллеру состояния, запустил в Индонезии замедленную революцию, достигшую кульминации во время обвала правительства Сухарто. С этого момента политическая страховка Лиема превратилась в мишень, нарисованную у него на груди, — друзья сверженного президента стали теперь врагами народа. Повстанцы вломились на территорию Лиема, подожгли автомобили и разбили китайские вазы. Лишенный политической поддержки, бизнес Лиема обанкротился, а поскольку многие займы шли из Bank Central Asia, банк также оказался под угрозой. Для сдерживания паники вкладчиков правительство пришло на помощь банку.
Farallon работал по схемам управляемого событиями инвестирования, но падение режима Сухарто было гораздо экстремальнее объявления о среднем поглощении. Миллионы людей были выброшены за черту бедности, тысячи демонстрантов погибали в столкновениях с полицией, сотни предприятий были разграблены. Многие индонезийцы обвиняли в несчастье западные хеджевые фонды, и было известно, что американские финансисты, находящиеся в стране, получали угрозы смерти. Но чем больше Farallon изучал Индонезию, тем больше в стране открывалось возможностей, которые было жалко упускать. Правительство Индонезии было классическим неэкономическим продавцом. Международный валютный фонд вынуждал правительство разгружать области частного сектора, те самые, что оно был вынуждено спасать, и делать это практически за любую цену. Именно потому, что большинство финансовых игроков и носа не казали в эту страну, Farallon мог ожидать ограниченную конкуренцию в торгах за пошатнувшиеся активы. Во время кризисов 1997 года хедж-фонды обогатились, ставя против правительств, которые устанавливали нелогично высокие цены на свои валюты. В продолжение тех кризисов хедж-фонды теперь могли обогатиться, ставя против правительств, которые устанавливали нелогично низкие цены на рассыпавшиеся бриллианты своих экономик.
К осени 2001 года доля Farallon в индонезийских ценных бумагах составила 1 миллиард долларов24. Фонд приобрел акции РТ Semen Cibinong, третьей по величине цементной компании Индонезии, и РТ Astra International, крупнейшей автомобилестроительной компании. Фонд купил Jakarta Container Port Terminal и продал его Hutchison, расположенному в Гонконге.
А однажды Рэй Зейг, специалист Farallon в Индонезии, получил от своего человека в правительстве необычное сообщение. Bank Central Asia скоро будет подвергнут повторной приватизации. Может, Farallon это интересно?
Предложение было потрясающим: маленький фонд из Сан-Франциско займет руководящие высоты крупнейшего мусульманского государства в мире. Farallon мог похвастать штатом, состоящим всего из пары десятков сотрудников — Bank Central Asia вмещал 8 миллионов счетов и имел 8 сотен филиалов. Farallon был продуктом культуры арбитража Goldman и калифорнийской невозмутимости, Bank Central Asia был воплощением коррумпированного капитализма Индонезии. Эндрю Споке, франтоватый английский банкир, которого Стейер пригласил из офиса Goldman Sachs в Гонконге, позже признавал, что сделка была тяжелой. «Мы немного отклонились от трассы, — сказал Споке, невозмутимо изучая свои манжеты»25. В этот момент он очень напоминал раннего Джеймса Бонда, в смокинге несущегося на лыжах перед лавиной26.
К моменту появления возможности с Bank Central Asia, террористические акты 11 сентября вогнали Индонезию в еще большую неопределенность. Страна, разодранная экономическими катаклизмами и политической революцией, казалась особенно уязвимой для исламистского
