Кажется, я уже совсем успокоился, если не сказать больше; дышал я ровно, и единственное, чего я пока решительно не хотел, – это увидеть в зеркале свое истинное отражение. Я, наверное, не был еще готов к этому. А потому, отворачиваясь и старательно опуская глаза, не рискуя даже случайно заглянуть в темную амальгаму, я подкрался к трехстворчатому трюмо в углу комнаты и закрыл его центральную часть боковыми створками.
Мореная фанера изнанки скрыла от меня – меня самого.
Я облегченно вздохнул.
А затем собрал раскрытые книги и, не соблюдая порядок, сунул их обратно на полку.
Больше я их оттуда никогда не сниму.
Выбора у меня действительно не было. Потому что свой выбор я уже давно сделал.
– Секундочку, – сказала Эля. Соскользнула с тахты и, изогнувшись, подхватила разбросанную на кресле одежду.
– Не смотри на меня сейчас, – попросила она.
Меня всегда поражало, как женщины меняются при одевании. Вот только что – беззащитность, доверчивость, детская, чуть ли не до слез, растерянность перед силой. И сразу же – отстраненность, сдержанность, не позволяющая даже напоминать о том, что было; высокомерие той, кого просят, к тому, кто по статусу своему должен просить. Платье облекает их как непробиваемая броня.
Эля не составляла тут исключения. Она вжикнула молнией, одернула платье и как по мановению пальца стала совершенно иной: недоступной, будто впервые оказалась наедине с незнакомым мужчиной. Лишь помаргивание, более частое, чем всегда, выдавало смятение.
Я, впрочем, тоже успел натянуть футболку и джинсы. Хотя для меня одежда значения не имела.
– Повтори, пожалуйста, что тебе велели сказать…
– Они… в общем, они предлагают сдаться. Выйти из квартиры… в человеческом облике… сесть к ним в машину. Машина – я, кстати, видела – уже ждет. Тебе гарантируют жизнь, квалифицированную медицинскую помощь и, как сказано было, относительную свободу. Они велели особенно подчеркнуть, что ни сейчас, ни в будущем тебе ничто не грозит. Они рассчитывают на сотрудничество.
– Сколько их?
– Я говорила с двоими. Но их там, вероятно, гораздо больше. Они также велели тебе сказать, что скрыться все равно не удастся. Дом оцеплен, на крыше – они предупредили – специальное подразделение. Приказ – остановить тебя любой ценой…
Эля нервно щелкнула замочком на сумочке.
– Ну все, я – пошла…
– Сядь, – негромко, но внятно сказал я.
У нее подогнулись колени, и она плюхнулась в кресло, скрипнувшее сиденьем.
– Если ты оставишь меня как заложницу, они все равно будут стрелять. Это они тоже специально предупредили…
– Откуда они, как ты думаешь?
– Я не знаю… Но они сказали, что существует особая правительственная программа для таких как ты. Работает уже не первый год, все будет законно…
– Да?
– Ну… они так сказали.
– Значит, других у меня вариантов нет?
Эля еле заметно пожала плечами.
– Сколько они еще будут ждать?
– Минут пятнадцать…
Будильник, приткнутый в углу полки, отстукивал электрические секунды. Минутная стрелка дрогнула и накрыла собой часовую. Я почему-то не мог этого видеть. Пыльцы сжались сами собой. Пластмассовый корпус лопнул, и как песок просыпались из кулака мелкие шестеренки. Стукнула о паркет батарейка, взвизгнул штифт, проехавший концом по упору.
Эля пронзительно вскрикнула.
– Молчи, – сказал я. – Молчи, если хочешь отсюда выбраться. Боишься меня?
– У тебя – краснота в глазах…
– Не бойся. Сейчас ты меня не интересуешь.
Я тряхнул лапой, и осколки, врезавшиеся в чешую, брызнули во все стороны. Когти быстро втянулись и снова, как пять ножичков, вышли наружу. Я неудержимо, потрескивая хребтом, распрямлялся. Вот – разорвались тапочки, не вмещающие широкие плюсны костей, вот – точно пуля, вжикнула отскочившая с джинсов пуговица, вот – с пыльным треском вспоролись раздираемые грудным панцирем швы рубахи. Обвисли лоскуты рукавов, задрался воротничок, проткнутый костяным гребнем с шеи. Зазвенела кровь по всему телу, нерастраченной животной энергией заныли бугры мускулов. Кого они хотят задержать? Меня? Меня – кому не страшны ни пламя, ни вода, ни кованое железо?..
Грозный рык ночи перекатился в горле.
Мне было смешно.
– Мамочка моя… – с дрожью тянула Эля, скрючившись в кресле. Глаза – крепко зажмурены, судорожные кулачки – перекрещены на груди.
Она меня сейчас действительно не интересовала.
Четверть часа до конца ультиматума еще полностью не истекли, а я уже слышал крадущиеся торопливые шаги на лестнице. Человек десять-двенадцать на цыпочках перескакивали через ступеньки.
Ну что ж, тем лучше.
Я подождал, пока все они соберутся на моем этаже, а потом, не утруждая себя снятием запоров и открыванием, просто толкнул лапой дверь, и она с щепастым надрывом грохнулась на лестничную площадку.
Рев был страшен. Он взлетел по пролетам, заставив, вероятно, задребезжать рыхлое железо на крыше, ударил в двери квартир, загудел в пустотных трубах и батареях, а потом, рванувшись во двор и отразившись от стен, выдавил из асфальтового колодца весь воздух.
Под аркой, куда вечернее солнце не попадало, пророкотала звуковая волна. Было сумеречно, и все равно можно было заметить, как вздрогнули и чуть наклонились вперед двое людей сбоку от пулеметной турели.
– Кажется, первое отделение – йок, – сказал тот, что ближе. – Жаль. Хорошие были ребята. Значит, не договорились.
А второй потряс головой, будто после купания вытряхивал из ушей воду.
– Какой в этом смысл? Все равно у них потом сознание не выдерживает; либо – полное сумасшествие, либо – метаморфоза. Крутимся понапрасну…
– Но исключения все-таки есть, – сказал первый.
– Кто? Этот отвратительный тип из военного ведомства? Доктор Лектор, который каждый день требует стакан свежей крови? Ну знаешь…
– А что?
– Одних зверей убиваем, других прикармливаем…
– Такова жизнь, – первый пожал плечами. – Хочешь работать с хищниками – привыкни к сырому мясу. Кстати, ты прочел наконец «Хазарский словарь»?
– Прочел.
– Ну и как?
– Нормально.
– Не люблю этого слова, – неприязненно сказал первый. – Что значит «нормально»? Мне требуется четкий и обоснованный вывод. Можно ли рекомендовать данный роман для включения в «Список»?
– Я бы рекомендовал, – сказал второй.
– Вот так и докладывай…
Человек, который был с краю, скривил губы.
– «Обязательное чтение», – с презрением сказал он. – Ты что, не помнишь, как относился в школе к урокам литературы? Культуру невозможно запихать в личность насильно. Насилие вызывает протест. Происходит бессознательное отторжение…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
