Затем пришел черед спальных мешков и пледов, чашек и кастрюлек, одежды и обуви. Полина хватала все, что только могло им пригодиться в жизни под открытым небом, без особого разбора и толка. Вот папку со своими научными результатами она, конечно, выволокла к месту сбора в первую очередь. Полина даже фотографию группы Валаамского со стены сняла, чтобы врагу не досталась.
Когда Полина стащила все собранное на берег, Эстерсон понял: в грузовое отделение скафа не поместится и трети этого добра. Под протестующие выкрики Полины он уполовинил количество мешков. А потом уполовинил еще раз оставшуюся половину, чтобы не перегружать капризную машину.
Скаф нырнул ровно в тот момент, когда из-за деревьев на мысу показались хищные носы клонских вертолетов.
Задержись они со сборами на чуть — и лагерь для военнопленных, который стал первым нововведением на Фелиции с начала войны, пополнился бы еще двумя заключенными.
Но они успели. Аквамариново-черные воды залива надежно укрыли их от посторонних глаз.
Эстерсон и Полина практически не дискутировали насчет того, куда им направиться — времени на дискуссии у них просто не было. Поэтому когда Полина предложила укрыться на Лавовом полуострове — том самом, где когда-то приземлился Эстерсон, инженер сразу согласился. Тем более что аргументы Полины были очень убедительными.
Во-первых, там имелся вместительный грот, где можно было оставить скаф без боязни, что его засекут с воздуха.
Во-вторых, Лавовый полуостров находился в приятной близости к «Лазурному берегу» и в разумной близости к конкордианской базе.
Такое положение сулило сразу два плюса: с одной стороны, при необходимости можно будет тайком наведываться на биостанцию. А с другой — осторожным и суперпредусмотрительным клонам скорее всего никогда не придет в голову, что беглецы скрываются под самым их носом!
Кроме того, здесь был родник. И, наконец, в лесу на Лавовом полуострове имелась целая роща опуров, земля которой была устлана спелой, разве что чуток подгнившей, пурикой. Правда, приготовление ее по сирхским рецептам занимало несколько часов. (А других рецептов не было: малейшее отклонение от строгой кулинарной технологии превращало яства из этого плода в то, чем пурика являлась изначально: несносное дерьмо.) Поэтому пурику они заготовили впрок, а пока решили довольствоваться консервами.
Они поселились в той же землянке, что некогда соорудил для себя Эстерсон. Она располагалась в непролазной чаще и обнаружить ее с воздуха было невозможно, что пример Эстерсона доказал со всей убедительностью. Так они и жили, как Адам с Евой.
Полина перечитывала свои исследовательские заметки, Эстерсон — пересчитывал облака, а в свободное от этого в высшей степени познавательного занятия время готовил из консервов (которых, как назло, оказалось ровно два вида: фасоль с мясом и ананасы) что-то похожее на рагу.
После сытного обеда они вдвоем ходили на могилу к Станиславу Песу и за водой, прислушиваясь к далекому гудению конкордианских флуггеров, и говорили о всякой ерунде.
— Как ты думаешь, нам еще долго тут сидеть? — каждый вечер спрашивала Полина, заползая в свой спальный мешок на лебяжьем пуху.
— Думаю, совсем недолго. Эта война будет короткой. Очень короткой. На стороне Объединенных Наций — несомненное техническое превосходство. Это я говорю тебе как конструктор!
— Нет, ты не подумай… Мне здесь ужасно нравится! — заверяла Эстерсона Полина. — Если бы только не было так холодно…
Прошло еще два дня, похожих на предыдущие как пурики, снятые с одной ветки. А утром третьего Полину и Эстерсона разбудили раскаты далеких взрывов.
Спустя минуту инженер и Полина уже выбрались из своей землянки на вольный воздух.
Серело. Но хотя до настоящего рассвета оставалось еще около часа, все небо было исчерчено желто-красными сполохами.
Оранжевые и малиновые ленты падали из поднебесья, словно серпантин, прямо на базу клонов, над которой играло переливчатое зарево.
— Что за фейерверк? — поежившись, спросила Полина.
— Думаю, час возмездия настал.
— ???
— Кажется, это наши пытаются уничтожить базу клонов ракетным обстрелом из космоса.
— Серьезно?
— Думаю, совершенно серьезно. Хочешь, пойдем на берег посмотрим?
— Давай. Только куртку надену. А то зябко…
— А не боишься?
— Не боюсь. Думаю, сейчас клонам не до нас… Можем хоть на биостанцию вернуться — уверена, никто не заметит, да и темно еще…
Спустя четверть часа Эстерсон и Полина были практически на месте. Правда, у самой кромки леса конструктор споткнулся и довольно неловко упал на живот — боль в ребре была такой оглушительной, что он едва-едва удержался от того, чтобы не заорать благим матом на пол-Фелиции.
Каково же было его удивление, когда, уже поднявшись на ноги, он обнаружил, что споткнулся вовсе не о корягу или пенек, а о стойку шасси, запрятанную им еще вначале своей фели-цианской робинзонады…
— Что это за железяка? — спросила Полина, привычным жестом вынимая из кармана инъектор с обезболивающим.
— Да так… Кое-какие запчасти от затонувшего «Дюрандаля», — усмехнулся Эстерсон.
По иронии судьбы, они вышли на берег совсем недалеко от того места, где конструктор впервые углубился в леса Фелиции.
Эстерсон даже нашел импровизированную скамеечку, которую он соорудил из подручных материалов в кустах под раскидистым «платаном». Со скамеечки открывался прекрасный вид на Лазурный берег. Дальше, за мысом, лежал залив Бабушкин Башмак. Непосредственно космодром клонов отсюда не просматривался, но зато огненное пиршество на небесах было видно во всех подробностях.
На этой-то скамеечке они и обосновались. Эстерсон даже нашел в себе смелость приобнять Полину за плечи — под предлогом защиты от холода.
Зрелище, ради которого они покинули спальные мешки, оказалось не столь уж интересным. «Серпантин» давно закончился. Один раз взлетели высоко над мысом дымные кометы — крупные обломки, поднятые в воздух мощнейшим взрывом. Да пару раз промелькнули огненные стрелы — похоже, взлетали уцелевшие клонские флуггеры.
— Скучновато, — зевнула Полина.
— Вот бы наши сейчас высадку начали… — мечтательно протянул конструктор.
— А может, пойдем досыпать? — предложила Полина. — И без нас справятся.
— Давай посидим еще немного. Мне кажется, обязательно должен появиться десант!
Ожидания конструктора сбылись — но не совсем так, как он надеялся. В сине-сером предрассветном небе на фоне пожарища проявился абрис флуггера.
Он снижался. Эстерсон присмотрелся: машина была уже недалеко. И очертания у нее были до боли знакомыми.
Спустя минуту он понял: перед ним истребитель «Дюрандаль»!
Но как — не приснилось ли? Откуда здесь «Дюрандаль»? Мыслимо ли это?
Реальность хотя и хранила молчание по поводу первых двух вопросов, охотно отвечала на третий. «Дюрандаль» летит над Фелицией и его можно наблюдать невооруженным взглядом. А значит, это очень даже мыслимо.
Эстерсон вскочил на ноги и во все глаза уставился на приближающуюся машину.
Истребитель… заходил на посадку! Конечно, на вынужденную!
В качестве посадочной полосы пилот, со всей очевидностью, облюбовал тот же участок лавового плато, который некогда приглянулся самому Эстерсону. Правда, в отличие от Эстерсона, пилот «Дюрандаля» имел вполне профессиональные представления о том, как именно следует приземляться в таких условиях.
Когда «Дюрандаль» под управлением неизвестного героя коснулся земли и покатил по едва припорошенному песком плато, Полина, тревожным взглядом следившая за флуггером, повернула к Эстерсону заспанное лицо и спросила:
— Это наши?
— Наши. Представь, перед тобой — тот самый «Дюрандаль», про который я тебе рассказывал. Моя машина. Мое детище.
— А он красивый, — одобрительно отозвалась Полина, следя взглядом за флуггером, который грозил вот-вот скрыться из виду за выступом лесной опушки. — Только не пойму, почему он садится.
— Видимо, его подбили.
— Но почему тогда за ним не волочится дымный хвост, как в кино?
— Потому что мы не в кино, — снисходительно улыбнулся Эстерсон. — А впрочем, к чему гадать? Пойдем к нему, узнаем все сами…
— А если клоны уже там? Они ведь тоже видели, как он садится.
— Могли и не видеть, им сейчас не до того… И потом, вдруг пилоту требуется помощь?
Они шли быстрым шагом почти четверть часа, пока настигли сбежавший «Дюрандаль» — истребитель застыл у самого леса, на дальнем краю плато. Недвижимый и величественный. С опознавательными знаками Российской Директории на фюзеляже под кабиной. Кроме стандартного орла, окруженного концентрическими кругами цветов национального флага, истребитель был украшен игривым белым котенком. Что выдавало в его пилоте натуру сентиментальную и добросердечную.
