– Иди, иди, Алешенька.
– Подожди, подожди. – остановился схватился за голову Алёша. – Этого просто не может быть. Нет, нет – здесь что–то не так…
– Что же не так? – продолжала улыбаться Оля. – Что же ты находишь в этом такого удивительного? Я же только помехой тебе была!
– Не–е–ет! – взвыл Алёша.
– Тише–тише. – всё тем же, ласковым голосом молвила Оля, и, подойдя, положила ему рука на плечо. – Ведь нельзя же этим людям такое волнение доставлять. Ведь они же приютили тебя, отогрели, накормили. Ты, лучше чем кричать – отблагодарил бы их.
– Подожди, подожди. – повторял Алёша – он схватил Олю за руки, и пристально вглядывался в её глаза, но там было прежнее ровное сияние. – Оля, ведь то, что ты сейчас говоришь – это – это не ты говоришь…
– Да, а кто же?..
– Нет, нет – Оля. То есть… и не Оля… Ну как же может Оля такое говорить. Ведь мы друг другу предназначены. Мы…
– А, ты про это. – тут Оля высвободила свои руки, и отошла к хозяевам. – Да зря ты это настолько серьёзно принимал – это ж говорилось затем только, чтобы ободрить тебя. Ведь тебе стало от этого легче? Правда?.. Ну ладно – раз ты такой настойчивый; думаю – настала пора всё разъяснить. Видишь ли, пошла я с тобой из жалости – друг ты мне хороший был. Но ведь и тогда осознавала, что до конца этой дороги разделить не смогу. Я молода, у меня вся жизнь впереди, и мне эту жизнь как то надо устраивать. Ну… гнёздышко себе свить. Понимаешь – уютное такое гнёздышко. Не хотелось бы тебя обижать, но взгляни на себя – ты же совсем нервный, больной; мне от тебя одна боль, я уж совсем измучилась. Вот видишь, как исхудала?.. Летела, летела птичка и вот гнёздышко себя нашла. – Оля нежно улыбнулась, и обвела руками горницу. – …Что ж не буду скрывать – мне приятно, что гнёздышко такое богатое, уютное. Значит и дети мои будут в довольстве…
– Дети… – мёртвым голосом повторил Алёша.
– Да, да – дети! – Оля даже ладошами от восторга всплеснула. – Уж если ты такой настырный, так ладно – узнай всё…
Она лёгкой, прекрасной тенью бросилась к двери в соседнюю горницу и сияющим, любви полным голосом воскликнула:
– Николушка, Николушка, ну что ты там сидишь? Выходи – Алёша на тебя поглядеть желает. – и, обернувшись к Алёше, проговорила. – Умничка он – книги сейчас читал…
И вместе с этими словами в большую горницу вошёл высокий, статный, красавец–парень, с румяными щеками, опрятно одетый. В глазах – сдержанность, ум, доброта. Он приветливо улыбнулся помертвевшему Алёше, склонил голову, промолвил спокойным, добродушным голосом:
– А мне Оленька про тебя много рассказывала. Ты же долго у нас в беспамятстве пролежал. А у нас с Олей так всё хорошо сложилось… – тут он обнял её за плечи, и поцеловал в лоб – Оля, привстав на мыски, отвечала ему поцелуем в губы.
Алёша отшатнулся.
– Да что ты так тревожишься? – тем же радушным голосом, точно пел этот Николушка. – …И у тебя всё будет хорошо – дойдёшь ты до этой Снежной колдунья…
Алёшины губы дрожали, по щекам катились слёзы, и жар, и холод разрывали его тело – он с трудом выдавливал из себя слова – они слышались откуда–то со стороны, а он хоть и стоял ещё на полу – чувствовал, будто падает в некую бездонную, тёмную, яростным воем наполненную пропасть:
– Гнёздышко, стало быть, решила себе свить?.. Уютное, тёплое гнёздышко… Как птичка, самочка – с голосочком нежненьким. Да – нашла себе хорошую пару – поздравляю. Да – тут тебе голодать не придётся. Накормят ватрушка, только вот не думал, что за ватрушки любовь покупается… Это… это так бесчестные женщины… Да… Только тут ещё гаже… Потому что… Там… – он задыхался от душевной боли. – …Там хоть на несколько часов, а тут с душою, на всю жизнь…
Оля покраснела – видно, слова Алёши причинили ей сильную боль и она не смогла сдержать слёз – укоризной прозвучал её ответ:
– Это вместо благодарности за всё то хорошее, что я тебе сделала… Почему ты меня обвиняешь в таком низменном…
– Да я и не позволю! – вспыхнул Николушка.
– Подожди – я ему сама всё объясню. Почему, Алёша, ты думаешь, что мои – наши с Николушкой чувства такие низменные? Почему думаешь, что вот между мной и тобой – любовь была; а между мной и им – притворство…
– Потому что гнёздышко себе уютное выискала!..
– Да – уютное гнёздышко. Потому что я хочу быть матерью, я хочу счастливой, светлой жизни, а не всех этих мучений. Алёша, прошлого не вернуть – да ведь в прошлом и не было ничего… Точнее – дружба то была, а любви – не было. Это может ты себе вообразил, что я тебя любила – ну вот от того теперь и страдаешь. Если я тебе и говорила «люблю», то только как другу, чтобы подбодрить. Ну вот друзьями мы и останемся – надеюсь… Да – я не буду держать обиду за эти в тяжкую минуту вырвавшиеся слова. И Николушка простит – простишь ведь?.. Я ведь рассказывала тебе…
– Ладно – один раз прощу. – снисходительно кивнул Николенька.
– Ну вот и чудненько! – всплеснула ладошка Оля. – Правда ведь чудненько, Алёшенька?.. Ну а теперь иди – дорога дальняя, что время терять…
– Оля мертва… Оля мертва… Теперь Оля мертва… ОНА мертва… Никого нет… Одна пустота… Я проклят… Нет сил…
– Ничего, ничего – ты найдёшь силы. Иди, Алёшенька.
Алёша повернулся – открыл дверь… Он не понимал что, и зачем он делает; он не чувствовал своего тело, и понимал теперь только одно – всё кончено. Словно плетью ударил по лицу снегом наполненный северный ветер, а он даже и не почувствовал этого; вот он сделал один неуверенный шаг, второй – позади прозвучал нежный, но вместе с тем и холодный, мёртвый голос: «Прощай!» – и хлопнула дверь. Алёша шёл куда–то и ничего не видел – вокруг вихрилась метель; но вот знакомое рычание:
– Жар, хоть ты…
Но тут – лай – так только на чужих лают. Ещё шаг – вот конура, роскошная, утеплённая, из неё – запах горячей говядины; вот зазвенела цепь – появился Жар – откормленный и уже совсем чужой. Зарычал предупреждающе – один шаг, и набросится:
– Неужели ты забыл меня? Как ты мог?..
Алёша отшатнулся, а Жар самодовольно, сыто рыгнул – давая понять «как он мог». Алёша попятился, и вот, схватившись за голову, побежал прочь. Перед ним распахнулись украшенные золочёной резьбой ворота, и с грохотом за его спиной захлопнулись.
Некоторое время он медленно, не понимая зачем, переставлял ноги. Потом приподнял голову – вокруг в вихревых снежных потоках виделось огромное заснеженное поле. До самого предела видимости простилалось оно – унылое, всё в тёмных тонах, всё вздувшееся громадными тёмными сугробами.
Обернулся Алеша и обнаружил что позади нет никакого дома, все тоже: бескрайнее тёмное поле.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
