— Вот видите, в какое неловкое положение вы нас поставили!
Вышеописанная короткая сцена окончательно утвердила Роланда Грейма в его намерении по возможности скорей покинуть замок, и он решил безотлагательно сообщить об этом Джорджу Дугласу.
Этот джентльмен, по обыкновению молча сидевший на корме небольшого челна, которым они пользовались в подобных случаях, приводил в порядок свои рыболовные принадлежности и время от времени знаками показывал сидящему на веслах Грейму, куда нужно грести. Когда они были на расстоянии одного или двух фёлонгов от замка, Роланд положил весла и отрывисто заявил своему спутнику:
— Любезный сэр, с вашего позволения, я бы хотел сообщить вам нечто весьма важное.
Меланхолическую задумчивость Дугласа как рукой сняло; его лицо мгновенно приняло выражение острого, напряженного и жадного интереса, какое бывает у человека, ожидающего услышать весть о чем-то тревожном и весьма значительном.
— Мне до смерти надоел замок Лохливен, — продолжал Роланд.
— И это все? — спросил Дуглас. — Вряд ли найдется в этом замке хоть один обитатель, который не мог бы сказать о себе то же самое.
— Возможно! Но я не рожден в этом замке и не являюсь узником. Следовательно, мое желание покинуть его вполне обоснованно.
— Столь же обоснованно было бы ваше желание покинуть замок, если бы вы родились в нем или были его узником.
— Но я не просто желаю покинуть замок Лохливен, — настаивал Роланд, — я твердо решил осуществить это желание.
— Принять подобное решение легче, чем его выполнить, — ответил Дуглас.
— Но почему же, если я собираюсь заручиться на это вашим согласием и согласием леди Лохливен?
— Вы ошибаетесь, Роланд, — сказал Дуглас, — вам следует знать, что столь же существенно и согласие двух других лиц — леди Марии, вашей госпожи, и моего дяди регента, который приставил вас к ее особе и который сразу же заподозрит что-то неладное, если она так часто будет менять своих приближенных.
— Выходит, что я должен оставаться здесь независимо от моего желания? — спросил паж, несколько озадаченный тем, что уже давно дошло бы до сознания человека более опытного.
— Во всяком случае, — сказал Джордж Дуглас, — вам придется оставаться здесь до тех пор, пока мой дядя не согласится отпустить вас.
— Если говорить по совести, — сказал паж, — я готов признаться вам, как человеку, который не выдаст меня, что, как только я почувствую себя узником этого замка, никакие стены и никакое озеро не удержат меня здесь.
— Если говорить по совести, — ответил Дуглас, — я не могу осудить вас за такое намерение; но, невзирая на это, мой отец, или дядюшка, или граф, или кто-либо из моих братьев, словом — любой из королевских лордов, в чьи руки вы попадетесь, в этом случае повесит вас как собаку или как часового, сбежавшего с поста. И смею вас уверить, вам вряд ли удастся уйти от них. Гребите-ка к острову Сент-Серф, потому что ветер сейчас западный, а рыба лучше клюет под ветром, где рябь сильнее. Мы с вами вернемся к этому вопросу по окончании рыбной ловли.
Их ловля продолжалась успешно, но даже в этом молчаливом и необщительном времяпрепровождении никогда еще два рыболова не были менее многословны.
Когда время истекло, Дуглас, в свою очередь, сел на весла, а Роланд Грейм, по его указанию, повел лодку, направляя ее к замковой пристани.
Внезапно на середине озера Дуглас также положил весла и, озираясь вокруг, сказал Грейму:
— Я хотел бы сообщить вам об одном важном деле. Но это — тайна, и притом столь серьезная, что даже здесь, где вокруг нас лишь волны да облака и где никто не может нас подслушать, я все-таки не решаюсь раскрыть ее вам.
— Пусть она лучше так и останется нераскрытой, сэр, — сказал Роланд Грейм, — если уж вы не доверяете честности того, кто один лишь может услышать вас.
— В вашей честности я не сомневаюсь, — возразил Джордж Дуглас. — Но вы молоды, опрометчивы и непостоянны.
— Я действительно молод и, возможно, опрометчив, — согласился Роланд. — Но кто вас осведомил о моем непостоянстве?
— Некто, знающий вас, быть может, лучше, чем вы сами себя знаете, — ответил Дуглас.
— Мне кажется, вы имеете в виду Кэтрин Ситон? — спросил паж, и при этих словах его сердце забилось сильней. — Но ее собственный нрав во сто раз более изменчив, чем озеро, по которому мы плывем.
— Мой юный друг, — сказал Дуглас, — прошу вас не забывать, что Кэтрин Ситон — благородная и знатная леди, и о ней не следует говорить в подобной манере.
— Мейстер Джордж Дуглас! — воскликнул Грейм. — Если я вас правильно понял и в ваших словах действительно кроется угроза, то разрешите вам заметить, что для меня цена таких угроз не превышает плавника вон той мертвой форели, а кроме того, вам следует понять, что у рыцаря, выступающего в защиту всех благородных и знатных дам, которых мужчины обвиняют в непостоянстве взглядов и вкусов, наберется, пожалуй, немало хлопот.
— Да ну тебя, — сказал сенешаль, хотя тон его оставался добродушным. — Ты просто сумасбродный мальчишка, неспособный ни на что более серьезное, чем рыбная ловля или соколиная охота.
— Если ваша тайна связана с Кэтрин Ситон, — сказал паж, — мне до нее нет дела. Можете так и передать ей, если желаете. Я уверен, что она сама предоставит вам возможность поговорить с ней, как она это делала и раньше.
Румянец, вспыхнувший на лице Дугласа, показал, что паж попал в цель, хотя и говорил наугад. Однако внезапно возникшая уверенность подействовала на Роланда, как удар кинжала в самое сердце. Его спутник, не произнеся больше ни единого слова, взялся за весла и с силой греб, пока они не добрались до острова и замка. Слуги унесли их добычу, а оба рыболова молча разошлись по своим комнатам.
Роланд Грейм на протяжении целого часа в жалобах изливал свой гнев на Кэтрин Ситон, королеву, регента и на весь род Лохливенов с Джорджем Дугласом во главе. Тем временем подошла пора, когда он должен был прислуживать за обедом у королевы. Одеваясь для этой цели, он посетовал, что это стоит ему стольких хлопот, хотя до сих пор из мальчишеского щегольства рассматривал подобного рода хлопоты как свою важнейшую обязанность. А когда ему пришлось занять место за стулом королевы, его вид так ясно выражал оскорбленное достоинство, что это не могло укрыться от глаз Марии Стюарт и, по-видимому, рассмешило ее, ибо она шепнула что-то по-французски своим фрейлинам, что заставило леди Флеминг рассмеяться, а Кэтрин, казалось, одновременно позабавило и привело в смущение. Эту шутку, причина которой была ему неизвестна, несчастный паж воспринял, конечно, как новое оскорбление, и от этого выражение мрачного достоинства на его лице еще более усилилось, что могло бы вызвать новый взрыв веселья, если бы настроение Марии Стюарт не изменилось и в ней не пробудилось сочувствие к юноше.
