— Что тебе надо? — спросил он, стиснув зубы.
— Остальные хотят уйти, поискать другой выход из гробницы.
— Прекрасно — мы так и договорились.
— А ты не хочешь уйти с нами?
— Я уже говорил: я жду моего двойника.
— Фаран со своим чародеем могут появиться раньше, чем он.
— Придется рискнуть.
Таласса колебалась: ей хотелось сказать далеко не только это, но Джайал не смотрел на нее. Как много лет прошло! Будто бы то лето, когда они бегали, смеясь, в садах Иллгилла, осталось где-то в прошлой жизни. А как она страдала, думая, что он убит...
Что ж, он и верно умер тогда, семь лет назад. Он прав: прошлое уже ничего не значит ни для него, ни для нее.
— До свидания, — только и сказала она.
— Не забывай о мече, — сказал он, но не получил ответа — она уже шла к другим.
Таласса вышла из мрака, и ее отсутствующий взгляд сказал все без слов.
— Так он не пойдет с нами? — спросила Аланда. Таласса покачала головой. — Судьба еще сведет нас вместе. Его не было семь лет, а нынче ночью он вернулся. Верьте мне — мы не в последний раз видели Джайала Иллгилла.
— Ну, если ты так говоришь... — скептически сказал Уртред. Однако Аланда уже много раз оказывалась права — быть может, она и теперь говорит правду.
Аланда без лишних слов подняла фонарь и направилась во тьму подземелья.
ГЛАВА 40. НЕКРОН
Пыль — пыль древних коридоров, тысячелетняя пыль гробницы, не потревоженная за века ничем, кроме сквозняков, оставивших на ней узоры. Таково было первое ощущение Фарана: пыль, забившая глаза и рот. Потом стал зудеть обрубок левой руки — руку оторвало, но когда? При взрыве или во время падения? Какая страшная потеря! Рваную культю обвевало холодом — и обнаженные нервы все еще отзывались болью на это холодное дуновение, хотя давно почернели и омертвели. Из обрубка медленно сочилась кровь.
Фаран чувствовал, что медленно уходит в смерть. Он уже испытал это однажды, полтораста лет назад, когда с ним расправились наемные убийцы. В ту ночь сверкали под луной серебристые клинки, и его кровь казалась черной на стенах, на белых простынях и на женщине, с которой он спал. Тогда было не так больно — жизнь просто вытекала из него, точно где-то прорвалась подпирающая ее плотина. Убийцы постарались на совесть, но все же недостаточно: потребовалась одна или две минуты, чтобы темная пелена покрыла мозг. Тогда он впервые вкусил смерть.
Братья-вампиры спасли его: доставили в Тире Ганд и поднесли к его губам Чашу. Он очнулся в склепе, думая что настал судный день, но тут же узнал раздирающую его жажду и заметил, что сердце едва бьется. Тогда он понял, кем стал.
А теперь он умрет снова, медленно, без капли крови, которая оросила бы его иссохшие вены. Всего через день-другой он превратится в сухую шелуху, в мумию, которую ничто уже не оживит.
Как он попал сюда и почему лежит под грудой камней, так глубоко, что его запорошенные пылью глаза не видят ничего, кроме мрака? Ему смутно вспоминались запутанные коридоры, треснувший пол и падающие колонны, древние, облезшие стенные фризы, облупившийся лик Маризиана на стене...
Гробница Маризиана — вот где он находится. Все казалось таким легким, он был так близок к цели. Потом взрыв, огонь, способный убить — и убивший.
Почему же он тогда еще жив? Фаран провел сухим языком по растрескавшимся губам и понял. Ему не дала умереть кровь, которую он ощутил на губах: не сухая кровь живого мертвеца, а настоящая, живая, сладкая кровь. Рядом лежал труп одного из Жнецов, рухнувших в яму вместе с ним, — кровь из расчлененного туловища орошала лицо Фарана, и князь медленно слизывал ее. Она была слаще на языке, чем малина. Фаран поглощал ее всем своим существом, как поглощает зеленый росток солнечные лучи — этот слабо струящийся источник, его аромат, спасали Фарана от бездны Хеля и второй смерти.
Он, должно быть, опять лишился сознания и очнулся, услышав зовущий его голос. Голос звучал глухо сквозь толщу заваливших Фарана камней, но князь узнал Голона и прокаркал что-то в ответ. Голон, вероятно, услышал его, ибо тут же раздался грохот разбрасываемых камней. Свет хлынул в глаза Фарану, обжегши его чувствительную радужку. Открыв их снова, князь увидел над собой изнуренное лицо чародея, осматривающего его рану. Вывернув шею, Фаран тоже взглянул туда и увидел торчащий из плеча обломок желтой кости. Сам себе удивляясь, он рассмеялся сухим горловым смехом. Полтораста лет он жил, медленно разлагаясь — потихоньку разваливался на куски, словно портновский манекен; даже бессмертие не искупает подобного бесчестья. Лицо Голона приобрело еще более тревожное выражение.
Он снова принялся разбирать завалившие Фарана обломки, но скоро прервал свой труд, и Фаран увидел поперек своего живота колонну трехфутовой толщины. Раньше он, как ни странно, ее не чувствовал, однако она лежала на нем, вдавливая его слипшиеся кишки в хребет.
В этот миг первый из мощных толчков потряс все вокруг. Зубы Фарана застучали, глаза вылезли из орбит, ушные перепонки чуть не лопнули. Шум шел отовсюду и ниоткуда, и от этого гневного рокота пыль сыпалась дождем с разрушенного потолка. Колонна сдвинулась. Беспамятство, к удивлению Фарана, вновь овладело им, и он соскользнул во тьму...
Голон дико озирался по сторонам. Склеп, где он оказался, был огромен и сложен из громадных каменных блоков. Во все четыре стороны от него расходились темные, двадцатифутовой высоты туннели, а груда обломков, под которой лежал Фаран, высилась точно посередине. Голон напряг зрение, стараясь понять, откуда идет звук. Грохот раздался снова, и его сопровождало столь сильное сотрясение, что у Голона помутилось в глазах. Затем каменная кладка одной из стен с громовым треском обрушилась внутрь, послав в зал новое облако пыли.
Когда пыль чуть рассеялась, Голон с изумлением увидел руку — большую, как дверь, серую, как камень, который она проломила. Рука слегка согнула пальцы, и снова камни с грохотом посыпались из стены, открыв мощное мускулистое предплечье футов шести в толщину и двадцати в длину. Рука была человеческая, но в двадцать раз больше, чем у любого человека. Один из гигантов, построивших город — сам Адаманстор, быть может, — очнулся от векового сна. Раньше Голон думал, что в этих гигантах было футов восемь, от силы десять росту. Но тот, кому принадлежал этот кулак, был раза в четыре больше, и силы у него, как видно, было довольно, чтобы обрушить всю пирамиду.
Голон не часто испытывал страх: науки, которые он постиг в храмовой библиотеке, все эти заклинания и заговоры отучили его бояться. Все вокруг привыкли отступать перед ним и его знанием. Но когда гигантская рука шевельнулась снова, обрушив часть стены, Голона объял голый и неприкрытый страх. Это ожившее страшилище, явившееся из седой древности, могло истребить и его, и все вокруг. Ведь в те времена, когда этот великан жил, магия, создавшая город, была обычна, как воздух. Тогда все умели то, чему в нынешнем поколении обучился один Голон. Оставалось последнее, отчаянное средство, ни разу не употреблявшееся за стенами храма Червя. Заклинание из Книги Червей, страшнее всех известных Голону. Но есть ли у него время? Будь что будет: только таким путем он может еще спасти Фарана.
На полу было как раз довольно места. С тревогой глядя на руку, опять застывшую неподвижно, Голон торопливо извлек из кошеля на поясе мел и расчистил пол от пыли и обломков, молясь, чтобы пыль не осела снова, пока он будет чертить. Слегка дрожащей рукой он принялся вычерчивать сложный иероглиф, похожий на цветок с множеством лепестков, где линии, подобно Иссу, пожирающему собственный хвост, бесконечно переплетались друг с другом. Сосредоточенно нахмурясь, Голон старался не упустить ни единой мелочи в узоре. Шум раздался снова — теперь в нем уже можно было узнать мощный рев. Трещина побежала через пол к Голону, словно гигантская змея, и мел затрясся в руке у мага. Не лучше ли спастись бегством? Но трещина, добежав до его ног, остановилась у самого круга, который он очертил. Голон вновь принялся рисовать, лихорадочно скрипя мелом. Закончив дело, он вскочил и раскинул свой черный плащ, воздев руки к потолку. Стараясь не торопиться, он запел молитву на древнем языке, которого никто не слышал уже много веков за пределами храма Исса:
О ты, владыка, всех древнее и почитаемее,
Ты, чья пища — прах, из коего все мы созданы,
Чьи глаза от века не видели солнца, врага твоего,
Ты, что бдишь, незримый, во тьме:
Услышь раба своего, владыка,
Ты, чье сердце есть бесконечный круг
В средине вселенной.
Помоги рабу своему в этот час,
И восславим мы тебя еще истовее.
Голон закончил, и в звенящей тишине из скалы снова донесся рев, снова посыпались камни, и в проломе показалась исполинская щека и красный глаз в пару футов шириной. Глаз уставился на Голона.
