Эдмею опустят в склеп, мы попрощаемся и ты дашь мне слово, что уедешь в Эврё.
— Если ты дашь слово, что я не пожалею, оставив тебя одного.
— Считай, что я уже дал его тебе.
— Итак, до встречи! Постарайся как можно больше плакать. Слезы никогда не повредят, а от затаенной в сердце скорби можно стать мизантропом.
Обняв меня на прощание, Альфред ушел.
Тотчас же появилась Зоя, видимо ожидавшая его ухода.
— Вот и ты, Зоя, — сказал я.
— Да, мы с Грасьеном приходим по очереди. Как он все это выдержит?.. Я не могла оставаться в доме — мне казалось, что каждый гвоздь, который там забивают, вонзается в мое сердце. Господи! — вскричала она, рыдая. — Мыслимо ли, что можно так легко с ней расстаться!
— Ты что-то принесла? — спросил я.
— Держите, вот платье, которое она надела вчера в последний раз, собираясь на свидание с вами. Никто не заметит, что я его взяла, а если заметят, то подумают, что оно мне просто приглянулось.
Я взял, точнее выхватил платье из рук Зои.
— О дай мне его, дай! — вскричал я.
И я прижался к нему лицом — его атласные складки еще хранили нежный аромат моей возлюбленной.
— О Зоя! — воскликнул я. — До чего мило с твоей стороны, что ты вспомнила обо мне! Когда у меня наберется мужества вернуться сюда, я хочу, чтобы меня окружали вещи, принадлежавшие Эдмее, все, к чему она прикасалась.
— О! Это будет нетрудно сделать. Господин граф ничем не дорожит. Он сказал аббату Клодену: «Можете взять все, что пожелаете, для церкви и больницы». Бедная мученица! Из ее кружев сделают покрывала для алтаря!
Мы говорили об Эдмее около часа. Время шло, стало смеркаться.
— Похороны в шесть, — сказала Зоя, — где вы будете в это время, господин Макс?
— В твоем доме. Я буду смотреть на погребальное шествие из окна.
Зоя вернулась в усадьбу, а я направился к ее дому в обход. До меня доносился отдаленный гул голосов: на кладбище и у входа в церковь толпились люди, узнавшие о смерти графини, бедняки из окрестных деревень, которым она всегда подавала милостыню.
Поднявшись на второй этаж, я расположился у окна. Церковь была освещена по-праздничному, но этот праздник справляла смерть. Как и накануне, в комнате Эдмеи горел свет, но теперь ее озаряла восковая церковная свеча.
Трагедия всей моей жизни была заключена в этой смене свечей, столь малозаметной внешне.
Наконец, раздался звон церковных колоколов, в комнате Эдмеи ярче загорелся свет и замелькали тени за занавесками. Очевидно, пришло время выносить тело покойной.
Друг мой, Вам уже доводилось, по крайней мере однажды, терять любимого человека. Поэтому Вы знаете, до чего мучительны траурные приготовления, заставляющие нас плакать навзрыд.
В тот миг, когда на крыльце показались люди со свечами, я почувствовал, как кто-то осторожно положил руку мне на плечо. Это был Альфред.
Я молча пожал его руку; все мое внимание было сосредоточено на двери, от порога которой Эдмее предстояло отправиться в последний путь.
Наконец, появился гроб; его несли бедняки, а впереди шагали певчие и священник с крестом.
Лишь теперь, когда повсюду пылали свечи, стало ясно, как много людей собралось во дворе.
— Смотри, как ее любили! — сказал я Альфреду.
Похоронная процессия во главе с г-ном де Шамбле двинулась по направлению к кладбищу. Графа окружали несколько друзей, с которыми двумя месяцами раньше мы столь удачно открыли охотничий сезон.
За это время я был счастлив полтора месяца, причем изведал неземное блаженство.
Шествие, приближавшееся к церкви, поравнялось с домом Грасьена. В комнате, где мы находились, не горел свет, и мы могли наблюдать за происходящим, не опасаясь, что нас заметят. Я бросился в объятия Альфреда.
— Друг мой, — тихо сказал он, — древние говорили: «Те, что умирают молодыми, любимы богами».
— Да, — ответил я, — но не те, что переживают своих любимых.
Процессия миновала кладбище и скрылась в церкви.
— Не пойти ли нам туда? — предложил Альфред. — В церкви столько людей, что никто не обратит на нас внимания.
— Хорошо, — согласился я и взял друга за руку. Войдя в церковь, мы расположились в одном из самых темных уголков возле входа. Я преклонил колени.
Альфред стоял рядом, заслоняя меня от всех.
Я не помню, сколько длилась панихида, ибо был погружен в глубочайшую скорбь.
Наконец, Альфред взял меня за плечи и помог подняться, сказав:
— Пора уходить.
Я слушался друга как ребенок; мои ноги дрожали, и по телу пробегали судороги.
Альфред повел меня на кладбище. Мы встали за голыми деревьями, но их ветви и темнота скрывали нас от чужих глаз.
Надгробная плита, за которой находилась лестница, ведущая в склеп, была отодвинута; дверь склепа уже открыли, и оттуда виднелся слабый свет.
Гроб поставили на верхнюю ступеньку. Священник прочитал последнюю молитву и окропил гроб святой водой, а затем спустился в склеп вместе с теми, кто нес покойную.
Граф и его друзья остались наверху.
Вскоре послышался скрип ключа в замочной скважине, и священник поднялся вслед за остальными. Тотчас же убрали подпорки, удерживавшие плиту, и она опустилась, закрыв вход в склеп.
Господин де Шамбле поблагодарил всех присутствующих и направился с друзьями в усадьбу.
Люди стали расходиться; несколько бедняков еще некоторое время молились у могилы, но вскоре и они ушли один за другим. Мы с Альфредом остались на кладбище вдвоем, как Гамлет и Горацио.
Смерть опустила занавес; еще одна житейская драма была окончена.
— Ну, что дальше? — спросил Альфред.
— Теперь мой черед, — ответил я. — Эдмея не принадлежала мне при жизни, но никто не сможет отнять ее у меня после смерти.
Мы обнялись. Я пообещал Альфреду написать ему с первого же берега, куда ступлю, покинув Францию, вывел его на дорогу в Берне и вернулся к себе в комнату.
XLVI
Грасьен последовал за мной. Бедный парень не отходил от меня ни на шаг, предлагая мне свою помощь и не переставая рыдать. Мои слезы уже иссякли, но я чувствовал с горькой радостью, что они могут в любую минуту вновь хлынуть с неистовой силой.
Мне, действительно, требовалась помощь Грасьена. Сначала я велел ему принести бумагу и чернила, а когда он это сделал, попросил заказать почтовых лошадей. Возница должен был взять двухместную карету Альфреда в гостинице «Золотой лев» и ждать меня в полночь у малых ворот усадьбы со стороны оранжереи.
Я написал г-ну Лубону, что собираюсь уехать из Франции в дальние края на неопределенный срок, и попросил его открыть мне на полгода кредит в размере ста тысяч франков на лондонскую фирму Беринг и К±. Я обещал написать ему снова через год или два, если мне понадобится продлить этот кредит. Кроме того, я послал нотариусу что-то вроде завещания, согласно которому, в случае моей смерти, все мое состояние переходило к Альфреду де Сеноншу, так как даже дальних родственников у меня не было.
