Все. Вершина.
Я знал, что круглый набалдашник-это верхушка триагуляционного знака, установленного китайцами в 1975 г. Тренога высотой в 2,5 м. теперь занесена полностью и оказалась ниже верхней точки снежного надува на вершине.
Признаться, какое-то честолюбивое чувство от того, что здесь стою именно я, все-таки шевельнулось в глубине души. Оно не было резким, внезапным, как не была внезапной сама победа. Слабая надежда на нее, видимо, безотчетно зародилась еще когда было принято решение о выходе нашей двойки из базового лагеря. К утру 4 мая надежда переросла в уверенность, а желание-в обязанность. Поэтому, глядя на Тибет, я не ощутил приступа бурной радости. Я подумал: «Ну вот, наконец-то. Вверх больше не надо. Можно отдохнуть. И что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом и даже с нами, — все равно, русские побывали на Эвересте».
Я достал рацию и вызвал базу.
Я сказал:
— Во все стороны идут пути только вниз, прямо передо мной торчит из снега небольшой металлический пупырь. Что будем делать?
Евгений Игоревич, не слишком склонный понимать шутки в такой ситуации, начал подробно объяснять, что этот пупырь и нужно заснять, а также снять окружающую панораму и прочее. При этом даже не поздравил с победой.
Сегодня, кажется, четвертое мая. Время — четырнадцать сорок?
Да, Да. Нет. Сейчас четырнадцать тридцать пять.
Понял. Четырнадцать тридцать пять.
Как вы себя чувствуете? Где Эдик?
Нормально. Эдик подходит.
Уже после нашего разговора Леша Трощиненко крикнул в микрофон:
— Поздравляем от имени хоздвора!
Я специально не дошел до треноги, чтобы заснять девственный снег и подход Эдика. Однако не успел я настроить камеру, как Эдик, несмотря на мои просьбы, не останавливаясь и почти наступая на меня, прошел к треноге и плюхнулся рядом, испортив мне весь сюжет. Пришлось снимать так, как есть.
Эдик попросил рацию и не спеша поговорил с базой. Потом по моей просьбе снял два плана «Красногорском», потом я достал «Смену-символ». Облака к этому времени поднялись настолько высоко, что окрестных вершин совсем не было видно. Иногда просвечивала Лхоцзе. На севере — необозримые коричневые пространства Тибета, на юге-сплошная облачность.
Безусловно, я был счастлив. Оттого, что зашел, оттого, что первый. Здесь была гордость и за успех экспедиции, и за славный ленинградский альпинизм, до обидного малочисленно представленный в Гималаях. Рад, что обошелся-таки без кислорода и до сих пор в хорошем самочувствии и при ясном сознании. Но все эти мысли толпились в глубоких подвалах мозга, подавленные конкретными делами: радиосвязь, кино и фотосъемка.
Будь я человеком более эмоциональным, может быть, воздел бы руки к небу, крикнул бы или заплясал. Впрочем, на высоте обычно нет сил для этого. Во всяком случае, посидел бы в задумчивости, прислушиваясь к ощущениям и наслаждаясь счастьем. Но работала стандартная программа-быстро сделать необходимое и вниз. Вниз без оглядки. Кажется, мы даже не поздравили друг друга. Хорошо, что Эдик, думая дальше сегодняшнего дня и не озабоченный назревающей ситуацией, остановил меня на спуске:
— Что ты скажешь, когда придешь домой? Ведь тебя спросят: камень привез?
Я на лету подхватил эту богатую мысль и накидал в рюкзак несколько килограммов известняка.
Спуск начали через час, в 15:35.
Пошел снег.
Мы и без того шли медленно, а когда стало скользко на скалах, вовсе поползли. В 16 часов я понял, что мы можем крупно заторчать: при таком темпе засветло не успеем вернуться на 8500. Сказал об этом Эдику. К моему изумлению, он почему-то заговорил о том, что в 40 м. ниже у нас лежат молоток и крючья. До сих пор я даже отдаленно не представляю, что он хотел этим сказать.
В конце концов я вытянул из него формальное согласие.
— Ну ладно, свяжись, — сказал он, явно не одобряя мое решение.
Я вызвал Иванова. База была на прослушивании.
А вы где находитесь, как ты оцениваешь?
Думаю, около восьми восемьсот.
Ну что же, осталось триста метров по высоте, времени у вас еще два с половиной часа — успеете.
Я почувствовал себя виноватым в том, что без причины беспокою людей, и стал оправдываться:
Валя, но ведь вверх мы шли восемь часов, а вниз по скальному маршруту без перил быстрее не получится. Да еще этот снегопад…
Ну вы пока спускайтесь, а потом по ходу дела посмотрим.
Вдруг вмешался Евгений Игоревич:
Валя, я думаю, что надо выходить, — В голосе его чувствовалась тревога.
Ну вы решайте сами, а мы пойдем. Выйду на связь попозже. Эска[5]. — И я выключил рацию.
Как назло, на первой же крутой стене Эдик забурился на 30 м левее маршрута, и я последним никак не мог спуститься по заснеженным скалам. Здесь пришлось оставить рюкзак.
Я искренне думал, что завтра быстренько сбегаю за ним. У меня стерлось ощущение расстояния и сложности маршрута. Однако утром ребята меня разубедили в реальности, да и в необходимости, этого шага. Рюкзак спустил Сережа Ефимов, предварительно на 90 % облегчив его геологическую коллекцию.
Через пару часов, когда уже стемнело, я вышел на связь с базой.
Володя, двадцать минут назад к вам вышли Бершов и Туркевич с большим количеством продуктов, горячего питья, медикаментов и кислорода.
Зачем нам лекарства? Мы вроде пока здоровы…
Не понадобятся — и хорошо. Тебе тоже несут кисло род и маску.
Да мне-то кислорода, наверное, не нужно. Вот попить бы горячего…
— Ничего, ничего. Не нужно так не нужно. На месте решишь.
Евгений Игоревич говорил мягко, без нажима, верный своему правилу — убеждать, а не приказывать и даже не уговаривать. Так говорят с ребенком, который вдруг начал слегка капризничать. Стараются избежать окрика, а плавно подвести к тому, чтобы он сам принял желаемое решение.
Вскоре я связался с Мишей Туркевичем. Далеко внизу, на пологой части гребня, на фоне свежего снега я увидел двойку. В лунном свете мне показалось, что они уже близко.
Бэл, где вы находитесь, сколько до вас?
Миша, я думаю, за час вы дойдете.
На самом деле они шли 2,5 часа.
Бэл, как вы шли?
— Миша, старайтесь держаться правее. Как можно ближе к гребню. За гребень вы все равно не уйдете — там стены, а влево по склонам путей много, можем разминуться.
