– Жизнь слишком быстро проходит, – продолжал Удалов. – Если в отпуске или командировке, то еще терпимо. Но если в будние дни, то просто катастрофически несется.
Кофе чуть остыл, но не потерял насыщенности и сочного вкуса. Удалов пил его маленькими глотками, а Минц смотрел на друга и покачивал головой, как китайский болванчик.
– Порой мне легче увидеть то, что было сорок лет назад, тогда как прошлогоднее забывается. И я задаю вопрос небу: «Кто я такой? Сколько прожил на земле? Сколько мне еще суждено прожить?» – размышлял вслух Лев Христофорович.
Пожилой кот Мурзик, который приходил к Минцу через форточку подкрепиться или подремать на коврике у плиты, уставши слушать разговор стариков, стал играть с катушкой ниток.
– И он туда же, – вздохнул Удалов. – Как будто котенок. Тоже не заметил, как жизнь пролетела мимо. А ты говоришь – люди себя знают.
– Я не говорил такого. Я повторяю, что наблюдаю видимость людей, маски. Мои попытки сорвать маски и увидеть истинные лица моих сограждан пока не приносили результата.
– А ты подумай, Лев, – попросил Удалов. – Изобрети что-нибудь. А то совсем старый станешь, истратишься. – Удалов улыбнулся.
– Сколько тебе лет? – спросил Минц.
– Я уже на пенсии.
– Трудно поверить, – сказал Минц. – Трудно поверить.
И словно отключился, словно забыл, что в гостях у него сидит дорогой друг и давнишний сосед. Но Удалов не обиделся. Он знал момент начала творческого процесса в профессоре Минце. Не раз его наблюдал. Теперь, пока изобретение не совершится, профессора лучше не трогать. Бесполезно. Он находится в ином мире, в мире буйного воображения и трезвых математических расчетов.
Удалов собрал чашки, вымыл их на кухне, попрощался, на что Минц кивнул, словно заметил уход друга.
У Минца был один верный способ внедрять свои изобретения в жизнь. Для этого надо было забраться на колокольню церкви Параскевы Пятницы и, если нужно, опылить или обрызгать город чем следует. И тогда в Великом Гусляре начинались очередные волшебные изменения.
– Пойдем побрызгаем, – говорил Минц в таком случае своему верному Удалову, а Корнелий в ответ спрашивал:
– А жертв среди мирного населения не будет?
– Пока не будет, – заявлял Минц. Он отвечал за последствия эксперимента, но никогда не брал на себя ответственность за последствия последствий.
Стоял нежный осенний день, словно мороз-террорист, намеревавшийся совершить революцию в природе, позволил еще несколько дней пожить в квартире милой и робкой старушке, которая нежно опускала на землю золотые листья кленов и тянула, поддерживая дыханием, тонкие осенние паутинки. Небо над колокольней в тот день было сиреневым, чистым и хрупким, гудок речного пароходика от пристани показался Корнелию трубным гласом оленя. Канистра с очередным зельем, снабженная распылителем, стояла на перилах колокольни.
– Так что же мы сегодня сеем? – спросил Корнелий Иванович.
– Помнишь наш вчерашний разговор? – произнес Минц.
Последний разговор между друзьями состоялся больше недели назад, но, как известно, в глазах Минца время – фактор крайне относительный. Видно, неделя показалась ему несколькими часами.
– Помню.
– Ты задел во мне больную струну.
Минц проверил, хорошо ли работает пульверизатор, прозрачное облачко вещества вырвалось из него и улетело вдаль.
– Ты открыл мне глаза, насколько бессмысленно я провел жизнь, если при моих гениальных способностях так и не смог решить главную задачу науки – как открыть истинного человека? Каков он? Не в тот момент, когда поглядел в зеркало, не в тот момент, когда ссорится с женой или подает доллар нищему. Нет! Я хочу, чтобы с человека слезла привычная шкура и мы увидели его голеньким!
С этими словами Минц сильно нажал на рычаг, и вскоре невесомая кисея окутала весь город.
– Надеюсь, ты не в прямом смысле? – спросил Удалов.
– Не понял!
– Надеюсь, не в смысле всех раздеть, как в банный день!
– Одежды спадут сами! – туманно воскликнул Минц.
Опустевшую канистру Удалов донес до дома. По дороге он спросил:
– Уже начало действовать?
– Начнет в ближайшем будущем.
Удалову показалось, что в голове у него что-то стрекочет. Он сообщил профессору о стрекотании, выясняя, не результат ли это опыления.
– Пускай стрекочет, – сказал Минц равнодушно.
По улице шли люди. Все были такими же, как прежде, и в основном знакомыми. Никаких перемен в них не наблюдалось.
– Утром, – пообещал Минц на прощание. – Утром сам поймешь.
Ксения встретила мужа сердито – почему надо ждать его к обеду? Тут пришла Маргарита, невестка, жена Максима. Привела младшего Максимку. Отношения Удалова с невесткой были прохладными, на грани холодной войны. Это происходило оттого, что Маргарита была серьезным образованным человеком, который попал в мещанскую семью. За мещанство сильно попадало Максиму, доставалась толика презрения Корнелию Ивановичу. Только Ксению Маргарита не смела презирать, потому что с Ксенией такие номера не проходили. Тут живо вернешься в общежитие речного техникума, откуда взял себе невесту Максим Удалов, плененный ею на стадионе, где крепкая брюнетка стала призером района по толканию ядра.
Вскоре пришел и Максим, который второй год работал парикмахером, перейдя на заочный. А что будешь делать, если надо воспитывать ребенка в лицее, чтобы он не стал мещанином?
Удалов хотел было поцеловать внука, но тот знал, кто правит домом, и уклонился от поцелуя.
– Твои поцелуи отдают пошлостью, – заметил он.
Удалову стало горько. Он понял, что, несмотря на определенный авторитет в Галактике, он с годами потерял в семье остатки прежнего значения и скоро ему уже будут ставить миску с едой в углу, рядом с кошачьим блюдцем.
– Подучили, – догадался Удалов.
– Я сам, – возразил Максимка. – Я сам подслушал, как мама говорила.
Вошел усталый Максим Корнелиевич. От него пахло одеколоном. Начался обед. Удалов оглядывал свою семью и думал: «Скоро я распознаю вашу истинную сущность. Не ведаю еще, каким образом, но Минц свое дело знает. Он снимет с вас шкуры».
И тут же Удалова охватила жалость. Нельзя вот так, без предупреждения, раздевать родственников. Удалов откашлялся и хрипло произнес:
– Минц проводит опыт.
Маргарита конечно же только наморщила крупный нос, свела поближе к переносице черные брови – она Минца знала мало, лишь по рассказам мужа, и ни одному слову в них не верила. Но Максим с Ксенией встревожились.
– Что еще дядя Лева задумал? – спросил Максим, с детства испытывавший пиетет перед Львом Христофоровичем.
– Опять какую-нибудь дрянь? – заранее возмутилась Ксения, которой казалось, что Минц когда-то чуть было не разрушил ее семейное счастье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
