я предоставила всех самим себе. Я признала: значит, кому-то другому придется делать то, что хотелось мне – строить золотые анклавы, исполняя мою мечту, – а я буду делать то, чего
не хотела. Я возьму на себя ужасное бремя, с которым больше никто не справится.
Потому что члены анклавов открыли бы двери для магов-одиночек, заменили бы камни основания и превратили бы свои жилища в приют для всех желающих только по одной причине. И этой причиной был страх. Страх перед неведомым малефицером, бичом анклавов, который бродил по свету и в любой момент мог их погубить. Вот почему согласились пекинцы и дубайцы – потому что выбора не осталось. Они должны были поделиться – или их анклавы рухнули бы в пустоту. Если выбор именно таков, необходимость делиться уже не выглядит такой ужасной. Именно так Элфи убедил сэра Ричарда и остальных членов лондонского совета срочно заменить все восемь оставшихся камней, покоившихся на чреворотах; он внушил им, что риск подвергнуться вторичной атаке слишком велик, чтобы жить спокойно.
Я не могла делать то, что мне хотелось, зато могла расчистить место для своей мечты – исполняя пророчество Дипти и неся смерть и разрушение всем анклавам на свете. Охотясь за чреворотами, на которых они стояли.
И как только я подберусь к одному из чудовищ достаточно близко, как только чреворот попадется мне на глаза, Дипти и четверо других родственников, которые в какой-то степени унаследовали ее дар, узнают, какой именно анклав рухнет, когда я убью тварь. Тогда они предупредят анклав, точно так же как Дипти предупредила дубайцев, и предложат быстренько заменить основание. Так, как я сделала в Дубае.
Каждый раз очередному анклаву придется открыть двери; так, один за другим, они примут всех магов, которые в противном случае начали бы строить новые анклавы. Быть может, еще больше магов со временем навсегда откажутся от малии. Мои родные будут бесплатно делиться заклинаниями из сутр, и другие анклавы наверняка захотят сами обладать этой силой. И чем больше чреворотов я убью, тем быстрей пойдет процесс.
Дипти по-прежнему ждала ответа: я довольна? Я убрала руку и оставила сутры лежать у нее на коленях.
– Как-нибудь разберусь, – сказала я твердо и искренне.
Я и Ориону так сказала: я выжила и вырвалась из Шоломанчи, и те, кто был мне дорог, тоже. Я даже половины такого везения не ожидала.
Поэтому я, разумеется, вернулась в Шоломанчу.
Я обняла маму на прощание в аэропорту; она летела домой, в Уэльс.
– Похоже, теперь у тебя два дома, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, и поцеловала меня. – Возвращайся поскорей.
Она улетела, а я села на самолет в Португалию.
Большие плакаты на стенах парка-музея по-прежнему сообщали «Закрыто на ремонт», и у ворот стояли вежливые равнодушные охранники, не пропускающие внутрь заурядов. Но бардак в саду уже в основном убрали, статуи либо подлатали и поставили в ниши, либо расколдовали. Не обошлось без ошибок: по слухам, очень целеустремленная Артемида гонялась за магами с луком и стрелами, пока ее не превратили обратно в камень.
Вход в школу был временно открыт, иными словами, пришлось преодолеть всего три заклинания маскировки, а потом десять минут брести по темным туннелям, прежде чем выйти к воротам. Но двери висели на месте, и ремонт в выпускном зале уже почти закончился; по широким техническим шахтам доносился шум с верхних этажей – там трудились многочисленные бригады мастеров, устанавливая новые жилые ярусы, почти вдвое больше прежнего. Спальни тоже увеличились, и не из соображений роскоши – отныне в них должны были жить по двое.
Шаньфэна и Балтазара я обнаружила в мастерской; я заглянула к ним узнать, не нужна ли помощь в таскании тяжестей. Я могла сэкономить им несколько недель труда, просто подняв какие-нибудь крупные фрагменты конструкции вверх по шахте.
– Нет, похоже, в дальнейшем мы не будем нуждаться в твоей помощи, – сообщил Шаньфэн, сверяясь с многочисленными чертежами. – Строительство идет по графику. К сентябрю все будет готово.
– И пробный запуск новых заклинаний приема вчера прошел успешно, – добавил Балтазар. Он помедлил и неохотно произнес: – Госпожа Ванс наконец решила уйти на покой. Новой Госпожой избрали Офелию.
Я не стала его поздравлять и вышла, кипя. Она убила целый выпуск, принесла в жертву собственного ребенка и чуть не погубила нас всех; конечно же, воздаянием за это мог стать только пост Госпожи анклава.
Я с трудом отгоняла мысль, что, по сути, стремилась к той же цели: заставить анклавы делиться. Мама пыталась мягко убедить меня, что я совсем не похожа на Офелию, что важен не только результат, но и средства, но толку от этого было не много: я все прекрасно понимала. Просто злилась. Я хотела, чтобы Офелия заплатила за свой поступок – а она получила все, чего желала; даже если она и сожалела о содеянном, я бы никогда об этом не узнала, потому что Дипти вновь строго-настрого запретила лететь в Нью-Йорк, как мне ни хотелось повозить Офелию мордой по столу.
Аудитории для семинарских занятий были там же, где и всегда, и это означало, что они находились в совершенно других местах, чем в прошлом, когда я пыталась до них добраться, не опоздав на урок. Но ощущение от них стало другим. Очищающий механизм усовершенствовали, и в процессе стены смертоносного пламени прошли туда-сюда раз десять. Даже самые застарелые пятна пропали, и все буквально сияло в свете новеньких ламп, развешанных повсюду, – это были крошечные конструкции из светодиодов и маны, и стоили они гораздо дешевле, чем старое освещение. Но основную разницу составляли вовсе не чистота и свет.
Я ненавидела школу, как только поступила в нее, как будто с самого начала ощущала ужасную ложь, живущую в ее сердце, и гниющую плоть под ногами. Теперь ложь рассеялась, сменившись нашей общей мольбой: «Останься и защити нас». Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы ненавидеть школу, оживляя худшие воспоминания о том, как меня преследовали злыдни и травили однокашники.
Я угрюмо вошла в спортзал. Я была твердо намерена ненавидеть, по крайней мере его – и даже не заметила крошечного, с ладонь, растворителя, который отлепился от стены и попытался плюхнуться мне на голову. Очень глупо. Он и полпути не пролетел, когда вдруг с щелчком растворился в воздухе; развернувшись, я увидела, что на меня, самодовольно ухмыляясь, смотрит Орион.
– Один – ноль, я веду, – заявил он.
Я гневно уставилась на него:
– Ничего подобного, придурок, до конца жизни счет будет миллион – ноль в мою пользу.
Он невозмутимо улыбался.
Мы не знали, как ему удавалось высасывать ману из злыдней
