Утром 2 сентября, сразу же после поминальной мессы, его пригласили в комнату герцога. Отправляясь туда, Луи был полон самых худших опасений. Должно быть, в этот траурный день настроение Людовика Орлеанского еще хуже обычного… Луи оказался прав, прием ему был оказан ледяной.
— В Париж должно прибыть английское посольство. Оно будет здесь в середине ноября.
Луи де Вивре ничего не ответил. Это такой пустяк по сравнению с одолевавшими их в данный момент проблемами! Уже давно все касавшееся Англии казалось неважным и второстепенным.
Но Людовик Орлеанский на этом не закончил:
— Я знаю, что вы думаете: сведения об английском посольстве не имеют никакого значения. Может, для кого-то и не имеют. А вот для вас как раз имеют.
— Для меня?
— Среди членов посольства значится некий граф Дембридж. Судя по всему, между вами произошло нечто важное, коль скоро именно от вас он требует торжественной клятвы, гарантирующей его безопасность.
При звуках этого имени Луи де Вивре побледнел, цвет его лица мог бы сравниться с цветом герцогского камзола. От волнения даже заговорить он смог не сразу:
— Этот человек убил мою жену.
Людовик Орлеанский склонил голову.
— Мне известно, что она погибла, сражаясь за наше дело.
— Но вы не знаете, как именно она умерла.
— Действительно не знаю. Расскажите.
— С вашего позволения, монсеньор, я предпочел бы сохранить это в тайне.
— Пусть будет так. Все, что я прошу от вас, — дать клятву и сдержать ее. Я взял на себя это обязательство.
— Я поклянусь.
— И сдержите клятву?
Луи де Вивре ничего не ответил. Было видно, что его терзают страшные воспоминания, причиняющие ему невыразимую боль. Герцог внимательно взглянул ему в глаза.
— Вы политик. Подумайте! Если с Дембриджем произойдет хоть малейшая неприятность, немедленно обвинят вас, а это непременно отразится на мне. Вы представляете, какую козырную карту мы дадим в руки нашему противнику?
Поскольку его собеседник по-прежнему молчал, герцог заговорил более решительно и резко:
— Вивре, много лет назад вы сами избрали наш путь. Это жертвенный путь. Сегодня я прошу от вас, чтобы вы принесли жертву, и вы должны будете повиноваться!
— Да, монсеньор!
И Луи де Вивре удалился, хотя и не получил на это дозволения.
***
Несколько дней спустя страна пережила горестное событие. Королева Изабо была на сносях, приближалось время родов. Не в силах выносить гнетущую атмосферу, царящую во дворце Сент-Поль, она решила удалиться во дворец Барбет, свою парижскую резиденцию, чтобы там спокойно произвести на свет наследника.
Но эта предосторожность оказалась бесполезной. Десятого числа Изабо родила мальчика, которого назвала Филиппом. Младенец умер так быстро, что его едва успели окрестить. Изабо была чрезвычайно угнетена этим обстоятельством, и физически, и морально. Она осталась во дворце Барбет. Находясь в состоянии крайнего истощения, королева не покидала постели.
Что касается простого народа, который с тревогой наблюдал, как неприятности громоздятся одна на другую, смерть маленького наследника явилась предзнаменованием самым зловещим. За упокой его детской души молились во всех церквях, а на улицах устраивали процессии во спасение королевства.
Такую скорбную атмосферу и застало английское посольство, прибывшее в Париж 17 ноября. Посланники оказались совершенно сбиты с толку, и было от чего: на них не обратили почти никакого внимания. Народ был погружен в печаль и собственные страхи, а при дворе положение казалось еще хуже!
Получив известие о трагическом рождении, Карл VI, пребывавший в одном из редких периодов просветления, вновь оказался во власти жесточайшего приступа. И теперь, в отсутствие короля и королевы, оба враждующих герцога внезапно встретились лицом к лицу. Их многочисленные вооруженные сторонники то и дело сталкивались во дворце Сен-Поль, который все больше становился похожим на турнирную площадку. Малейший враждебный жест, любое даже не оскорбительное, но просто неосторожное слово — и постоянное трение могло превратиться в настоящую резню.
Глава делегации англичан, граф Ратленд, отправился, тем не менее, в кабинет к графу Орлеанскому, чтобы удостовериться в том, что клятва Луи де Вивре в адрес графа Дембриджа будет произнесена. Людовик Орлеанский как раз беседовал со своим дядей герцогом Беррийским. Он уверил посланника: при первой же возможности Вивре произнесет требуемые слова, а покуда он, герцог Орлеанский, лично дает гарантию безопасности Дембриджа.
Едва Ратленд ушел, как Людовик Орлеанский возобновил беседу с герцогом Беррийским. Тот давно, хотя и безуспешно, пытался добиться примирения между двумя враждующими герцогами, Орлеанским и Бургундским, и вот, наконец, сегодня дело, кажется, сдвинулось с места. Людовик, страшась смертоубийства и даже опасаясь за жизнь короля, счел за лучшее положить конец взрывоопасной ситуации. Иоанн Бесстрашный вскоре тоже согласился с этим.
Было решено, что примирение состоится в следующее воскресенье, 20 ноября. Людовик Орлеанский пригласил графа Ратленда и сообщил ему, что тогда же Луи де Вивре принесет требуемую от него клятву.
20 ноября в августинской церкви состоялась торжественная месса. Помимо короля и королевы на ней присутствовал весь двор. Здесь впервые Луи смог увидеть графа Дембриджа, который до этого самого дня сидел взаперти в собственной спальне под охраной вооруженной стражи.
Томас Буль сильно потолстел. Лицо его стало таким одутловатым и отечным, что глаза почти совсем исчезли под жировыми складками. Это придавало ему вид необычайно хитрый и плутоватый. Граф Дембридж расточал самодовольные улыбки, а его манера одеваться и держаться привлекала внимание буквально всех присутствующих.
Новоиспеченный дворянин, он изо всех сил старался, чтобы все позабыли о его скороспелом титуле, приобретенном к тому же ценой кровавого преступления. Томас Буль решил, что это случится тем скорее, чем большей роскошью он сумеет себя окружить. Поэтому он весь переливался и лучился золотом, на каждый из толстых, сосискообразных пальцев было надето по массивному перстню.
Рассматривая его, Луи задыхался от ненависти. Едва ли он мог сосредоточиться на процедуре примирения двух герцогов по окончании церемонии. Оба властительных господина подошли к алтарю, и каждый в свою очередь произнес:
— Дорогой кузен, я клянусь вам в любви и верности. Затем обнялись. Луи почувствовал толчок: ему делали знак, что настала его очередь. Собрав в кулак все свое мужество, Луи направился к алтарю. Ему казалось, что он поднимается на эшафот. Дембридж был уже на месте и поджидал его. Граф Ратленд и Людовик Орлеанский стояли рядом. Луи де Вивре хорошо помнил фразу, которую ему надлежало произнести. Он предпочел бы, чтобы ему отрезали язык, но все же вынужден был выговорить через силу:
