шоу…
Сексуальная революция произошла всего несколько лет назад, и в разных странах она протекала по-разному. В Австрии и Швеции, например, полная легализация борделей и кинотеатров «для взрослых» привела к тому, что в этих странах преступления на сексуальной почве сократились едва ли не до нуля. Добропорядочный австриец или флегматичный швед, ощутив подъем эротических сил, откладывают несколько десятков крон или две-три сотни шиллингов и направляются в ближайшее комфортабельное и недорогое заведение. Через двадцать минут они с явным облегчением возвращаются домой, успешно завершив сугубо техническое мероприятие, единственная цель которого – рассеять бремя сексуальной озабоченности.
Мрачные ожидания читающего находят свое печальное подтверждение. С таким резонерским настроением трудно совмещается прыжок в пучину разврата. Герой мрачно слоняется по вместилищу порока, наглядно убеждаясь в физической и физиологической ограниченности человека. И тут Довлатов к месту вспомнил свою спортивную боксерскую юность:
Мы бродили по закоулкам этого самого «Зоо» уже больше часа, мне это стало, признаться, чуточку надоедать. Ведь в сущности приемов сексуальной игры не больше, чем типовых ударов в боксе (свинг, хук, джеб и апперкот), и хотя тактические комбинации этих приемов (как и ударов в боксе) неисчислимы, лицезрение всего этого рядовому зрителю довольно быстро надоедает…
К парочке подходит один из членов клуба, Дэвид. Выясняется, что он работает на телевидении. Там же до эмиграции трудился наш герой. У Дэвида прогрессивные, даже радикальные взгляды. Правда, они касаются не секса:
– Значит, мы коллеги, – улыбнулся Дэвид, – и вообще я люблю русских. Наши «ястребы» ненавидят русских и много кричат о нарушении прав человека в России, но они редко задумываются о нарушении прав человека в Америке. Свобода ущемляется везде, и я не вижу особой разницы между диктатурой пролетариата и засильем капиталистических монополий…
– Разница в том, – заметил я, – что, сказав сейчас все это, ты благополучно уедешь домой из этого борделя, а в Союзе тебя бы увезли в закрытом автомобиле.
– Значит, русские даже в борделях не могут критиковать своих вождей?
– В Союзе нет борделей.
– И хорошо, что их нет, – сказал Дэвид, – порноиндустрия создана для разлагающейся буржуазии.
– Зачем же ты сюда пришел? – поинтересовался я.
– Я пришел, потому что изнывал от скуки в потребительском обществе… Знаешь что, – Дэвид вдруг хлопнул меня по колену, – поедем ко мне. У меня хорошая библиотека, кабельное тиви, много выпивки… Выпьем, поговорим…
– Даже не знаю, что тебе сказать…
– Может быть, ты думаешь, что я гомосексуалист? Ни в малейшей степени. Просто твое лицо мне показалось интеллигентным, и я решил познакомиться с тобой. Возьмем твою подругу. А я вызову свою знакомую – Полли. Она троцкистка. Ты уважаешь Троцкого?
– Не очень.
– Все равно поехали.
Марина не долго страдала в одиночестве. С ней знакомится пожилой фермер по имени Мики. И он сделал Марине предложение, несколько выходящее за рамки специализации клуба:
– Что за ерунда! Я познакомилась с интересным человеком. Он бывший ковбой и охотник. Видишь шрам у него на животе? Это его забодал дикий кабан.
– Кабаны не бодаются, – сказал я.
– Ну значит – буйвол! Или крокодил. Это неважно. Он прилетел в Нью-Йорк развлечься после нескольких месяцев изнурительного сельскохозяйственного труда. Он говорит, что я напоминаю его дочь, которая полюбила странствующего художника и уехала с ним в Венесуэлу. Он предложил мне взять лимузин и объехать вечерний Нью-Йорк.
– По-моему, он просто клеится к тебе.
– Ничего подобного. Зачем бы он тогда предложил мне уйти? Будь у него сексуальные намерения…
– Или возможности, – вставил я.
– Ему было бы гораздо проще осуществить их здесь…
– Странное дело, – говорю, – мы пришли с тобой в гнездилище разврата, познакомились с двумя людьми, в результате один из них приглашает нас на политическую сходку, а второй жаждет совершить романтическую поездку по ночному городу…
Герои все же покидают «Зоо». Нельзя сказать, что посещение «гнездилища разврата» закончилось ничем и шестьдесят долларов, из которых Марина твердо обещала вернуть тридцать, выброшены на ветер:
Мы шли по самому фантастическому городу мира, сотканному из роскоши, лжи, простодушия, жестокости и сострадания, по городу, о котором что ни скажи – все оказывается правдой, потому что этот город – самое колоссальное на земле вместилище добродетели и порока, и отделить одно от другого по силам лишь нам самим – ценою опыта, риска, восторга и отчаяния.
Да, финал рассказа «содержит мораль», что непривычно для прозы Довлатова. Но эти заключительные слова уместны и психологически точны. Не будем преувеличивать, говоря об открытии утерянного шедевра писателя. Он, безусловно, не поднимается до уровня лучших рассказов Довлатова. Но подавляющее большинство эмигрантских авторов, пытавшихся высказаться на тему «эротики и секса», проигрывают этому забытому тексту писателя.
Довлатов, как и его окружение, со скепсисом смотрел на попытки предприимчивых эмигрантов «продать» тему секса американцам. Генис в прекрасных мемуарах «Довлатов и окрестности» вспоминает:
Соавтор Незнанского Эдуард Тополь начинал по-другому. Заявив, что не собирается путаться с эмигрантским гетто, он приехал в Америку с готовым сценарием. Первая фраза звучала эффектно: «Голая Сарра лежала на диване». Вскоре Тополь выучился на таксиста.
Кстати, как сам Довлатов в своих классических текстах обходил «половой вопрос»?
Нельзя сказать, что он полностью его игнорировал. Вот сцена из «Заповедника». К герою – неудачливому ленинградскому писателю, работающему экскурсоводом в пушкинском заповеднике, приезжает жена Татьяна. Она решила эмигрировать и начала собирать документы на выезд. Они приходят в дом Михаила Ивановича, в котором герой снимает комнату. Татьяна рассказывает, как она познакомилась с диссидентами:
– Гурьев такой умный. Сказал, что Россия переживает эпоху христианского возрождения. Что это – необратимый процесс. Что среди городского населения – шестьдесят процентов верующих. А в деревне – семьдесят пять.
– Например, Михал Иваныч.
– Я Михал Иваныча не знаю. Он производит хорошее впечатление.
– Неплохое. Только святости в нем маловато…
– Гурьев угощал нас растворимым кофе. Сказал: «Вы очень много кладете… Не жалко, просто вкус меняется…» А когда мы собрались идти, говорит: «Я вас провожу до автобуса. У нас тут пошаливают. Сплошное хулиганье…» А Фрида ему говорит: «Ничего страшного. Всего сорок процентов…» Гурьев обиделся и раздумал нас провожать… Что ты делаешь?! Хоть свет потуши!
– Зачем?
– Так принято.
– Окно можно завесить пиджаком. А лампу я кепкой накрою. Получится ночник.
– Тут негигиенично.
– Как будто ты из Андалузии приехала!
– Не смотри.
– Много я
