— К делу, братья, к делу! Осушите чаши! За здоровье Игоря!
Князья переглянулись — выпили.
После этого зашумел пир — и разговоры о деле не возникали. Все увлеклись вкусной, сытной едой и прохладными напитками. Чашники из-за спин гостей едва успевали наполнять чаши, заменять опорожненные жбаны и кувшины полными. На хорах заиграла музыка. Но никто пока что не торопился ни танцевать, ни петь: каждый продолжал насыщаться.
А когда утолили голод и жажду, кто-то из князей предложил послушать рассказ Игоря о его злоключениях и злоключениях его полка в поле половецком. Всем это понравилось.
— Просим! Просим!
Конечно ни у кого никакой задней мысли, никакого подвоха против Игоря не было — просто сработало обычное людское любопытство: узнать всё из первых рук. Но Игорь весь напрягся, вдруг побледнел, потом покраснел. Как?! Рассказывать о своём поражении, о своём позоре?! Только этого не хватало! Пусть лучше смерть!
В замешательстве он не знал, что и ответить.
Это сразу заметил Владимир Ярославич, тонкий знаток человеческой души. Он видел, как Игорь вздрогнул от некстати высказанной просьбы, как гневом блеснули его глаза и кровь прилила к лицу. Как бы не сказал сгоряча что-нибудь резкое, для многих обидное!
— Братья! — он быстро поднялся, привлекая внимание к себе. — Братья! Поход Игоря на половцев оказался неудачным. Но вместе с тем всем известно, как храбро бились Игоревы дружины, как он сам, будучи раненым, не покинул войско, а стоял впереди, во главе его, проявляя и отвагу, и умение полководца. А какое величие духа проявил он при бегстве из полона! Да разве пристало ему самому прилюдно хвалиться мужеством своим, отвагой и смелостью? Кто из вас, — всех спрашиваю, — будь на его месте, так бы поступил?… Но тут есть выход — дозвольте, я вам расскажу про Игорев поход, потому, что был свидетелем, как он готовился и начинался. При мне Игорь с братией его задумали, при мне его полки выступили в неведомое Поле половецкое. Со временем я первый с княгиней Ярославной услышал от Славуты про отчаянную битву Игоря с несчётными силами ворогов, про его поранение и полон. Я оборонял Путивль, когда его осадил хан Кза, потом встречал Игоря после возвращения из полона и записал его рассказ в летопись. Затем, всё это время, до сего дня, я думал над тем, что поход Игоря — не простое событие, ибо про него ныне говорит вся Русь. Говорит про подвиг Игоря. Про его раны и побег можно складывать былины и песни, как про подвиги Никиты Кожемяки или Микулы Селяниновича… Вот я и сложил такую песню… Потому и позвольте, дорогие братья, молвить слово о полку Игореве, Игоря, сына Святослава, внука Ольгова.
— Молви! Молви! — загудели вокруг.
— Но это повествование будет долгим.
— Слушаем! Слушаем тебя, Владимир Ярославич! — закричали князья ещё громче. — Хотим слушать твой правдивый сказ!
А Святослав прогремел на всю трапезную:
— Начинай, Владимир! Тебя знают на Руси не только славным воином, но и книги ведающим, певцом отменным. Мы с удовольствием будем слушать твоё мудрое слово и песни твои. — И обратился к Славуте: — Боярин, дай князю гусли, чтобы себе наигрывал — они у тебя звонкие и вещие, как у Бояна. И приготовь чернила и перо — запишешь для меня Владимирово слово.
— Я сам уже кое-что поведал бумаге, — Владимир достал из кармана маленькую книжечку и положил на стол перед собой. Однако буду благодарен Славуте, если и он то же самое сделает, ибо во время рассказа и пения что-то и новое добавляется… Так что, прошу тебя об этом, Славута.
Гомон стих. Все расселись поудобнее. Даже дети приутихли.
И вот Владимир Ярославич коснулся пальцами струн — и серебристый перезвон взлетел к высокому потолку и затерялся в дальних уголках зала, как в неведомом Поле половецком. А затем, сопровождаемый тревожно-торжественной мелодией, послышался задушевно-бархатный голос князя-певца:
А не следует ли нам, братья,начать старыми словесамипечальную повесть о походе Игоря,Игоря Святославича?
Нет, начнём мы эту песнюпо обычаям сего времени,а не по замышлению Бояна!
Трапезная замерла. Много в Древней Руси, Украине было княжеских певцов-бардов, у каждого князя по несколько, а среди них особенную заслужил Боян, певец князей Ольговичей, которые владели Северской землёй. Но тут все ощутили, что этот князь-изгой, лишённый отцом родного дома за непокорность, не похож ни на одного из них. Даже на Бояна, которого старшее поколение и знало, и слышало, и считало непревзойдённым. Да и сам он сразу отказал желанию Святослава услышать нечто схожее с песнями Бояна. С первых же слов твёрдо заявил, что не будет повторять всем известного певца, а станет торить свой собственный путь, как велит новое время.
Все взгляды обращены на ясное, озарённое вдохновением лицо Владимира Ярославича. Оно прекрасно. Густая волна каштановых шелковистых волос обрамляет высокий смуглый лоб, под выразительными бровями сияют голубыми огнями глаза, прямой нос и коротко постриженная борода — всё это так мастерски вылеплено и скомпоновано, наполнено таким внутренним, неземным светом, что кажется — над созданием этого лица трудился сам Господь.
Под чуткими пальцами Владимира Ярославича то громом рокотали, то весенним ветерком нашёптывали, то неутешно рыдали живые серебристые струны. А с его сочных малиновых губ слетали новые и новые, казалось бы знакомые, но в то же время какие-то необыкновенные слова:
Игорь к Дону воинов ведёт!
А уже несчастий егоподстерегают птица на дубах,волки грозно воют по оврагам,орлы клёкотом на кости зверей зовут,лисицы брешут на червлёные щиты…
О Русская земля, уже ты за холмом!
Слушатели не сводили глаз с уст рассказчика-певца, их сердца полнились тревогой за Игоря, за его воинов…
А сказитель вёл дальше:
На другой день очень ранокровавые зори свет возвещают.Черные тучи с моря идут —хотят прикрыть четыре солнца[121],а в них трепещут синие молнии…Быть грому великому!Идти дождю стрелами с Дона великого!Вот где копья поломать!Вот где саблям постучатьо шаломы половецкиена реке на Каяле,у Дона великого!
О Русская земля, уже ты за холмом!
Нахмурились князья. Каждый из них не раз готовился с дружиной к бою, не раз делал первый шаг навстречу ворогу — знает, какие чувства охватывают всего тебя в последние минуты перед кровавой сечей…
Тревожно зазвучали струны, и певец вторил им:
От рассветадо вечера,от вечерадо рассветалетят стрелы калёные,гремят сабли о шеломы,трещат копья железныев том поле незнаемомсреди земли Половецкой…Черна земляпод копытамикостьмибыла засеяна,а кровью полита…Горем взошли они по Русской земле!
Побледнели жены княжеские, прижались к ним, как цыплята к квочке, дети их — маленькие княжата.
И князь продолжал свой сказ:
Яр-тур Всеволод!Стоишь ты впереди дружины,прыщешь на врагов стрелами,гремишь о шеломымечами харалужными!Куда ты, тур, поскачешь,своим золотым шеломом посвечивая,там летят неверные головыполовецкие!Посечены саблями калёнымишеломы аварские тобою, яр-тур Всеволод!Что ему раны, дорогие братья,если забыл он и почести, и богатство,и города Чернигова отчий золотой стол,и своей милой жены, красной Глебовны,вычаи да обычаи!
А Владимир вновь прошёлся пальцами по струнам, закрыл глаза, подался вперёд, будто вслушиваясь во что-то далёкое, понизил голос до шёпота:
Что мне шумит,что мне звенитвдали —рано пред зорями?Игорь полки заворачивает, —ибо жаль ему милого брата Всеволода.Бились день,бились другой,а на третий деньк полудню,пали стяги Игоревы…Тут братья разлучилисьна берегу быстрой Каялы,тут кровавого вина недостало,тут пир окончили храбрые русичи —сватов напоили,а сами полеглиза землю Русскую …[122]Никнет трава от жалости,а дерево с грустью к земле приклонилось
.
Здесь первой не выдержала княгиня Ольга Глебовна, жена Всеволода. Прижав двух своих малышей к груди, она в голос запричитала:
— Вот уже мне моего милого ладонька ни мыслью помыслить, ни думою сдумать, ни очами свидеть! А-а-а!..
