Табити быстро летела по небу, и наконец благоразумие возвратилось к Дасадасу. Если Кажак найдет его вместе с кельтской женщиной, он будет беспощаден. Жизнь никогда еще не улыбалась Дасадасу. Она воздвигала на его пути много трудностей, иногда относилась с жестокостью, иногда бывала волнующей, но никогда радостной. Но в присутствии Эпоны он понимал, что у жизни есть много незнакомых ему ликов и что она может быть и радостной. Это было каким-то образом связано с магией. Теперь он хотел жить долго, достаточно долго, чтобы вкусить медовую сладость и почувствовать, как его жилы наполняет магическая сила.
Но, если Кажак найдет их здесь вдвоем, так далеко от кочевья, ему не прожить и нескольких мгновений, измеряемых ударами сердца.
– Ты должна вернуться, – с внезапной настойчивостью сказал он женщине. – Подъезжай к кибиткам с севера. Дасадас подождет, когда начнет заходить солнце, и подъедет с юга. Но ты отправляйся прямо сейчас, пока Кажак не принялся тебя искать.
Эпона поняла его, но она еще не выполнила своего обещания, даже не начала обсуждать могущество духов с Дасадасом. А он уделил ей столько времени, обучая стрельбе из лука.
Она смотрела на него добрым, открытым взглядом, он чувствовал, что продвинулся далеко вперед в ее расположении. Он как будто начинал новый вид охоты: для нее требовалась стремительность антилопы, а иногда и свирепость льва. Эта охота может занять много времени, ее надо очень тщательно обдумывать, но игра стоит свеч. И не только свеч, а чего угодно.
– Через несколько дней, – сказал он, – грязь в Море Травы начнет подсыхать. Кибитки смогут ездить по степи. В поисках новых пастбищ все разъедутся в разных направлениях. Несколько хороших братьев, их будет не так много, отправятся вместе с Кажаком. Но вообще-то каждый предпочитает жить летом отдельно. С Кажаком, наверно, поедет Аксинья, но Дасадаса он вряд ли с собой возьмет. – Он был, несомненно, прав. Эпона качнула головой в знак согласия.
– У нас остается всего несколько дней, – продолжал Дасадас. – Мы можем выезжать на лошадях и встречаться. В разных местах. Только будь очень осторожна. Скоро ты будешь стрелять так же хорошо, как… как Басл. И ты расскажешь Дасадасу о магии; может быть, научишь его чему-нибудь, да? – Он обезоруживающе улыбнулся, и у уголков его глаз собрались какие-то незнакомые Эпоне складки.
Дасадас был совсем еще молодым человеком; теперь, когда Эпона привыкла к лицам скифов, он даже казался ей красивым. Каждый раз, бывая вблизи нее, он весь пылал; этот огонь горел в его глазах, обдавал ее жаром. Она была польщена и заинтересована. То, что есть человек, так отчаянно, так явно домогающийся ее милости, утешало ее израненный дух. Всякий раз, думая о Кажаке, она горько упрекала его за то, что он видит в ней прежде всего орудие, которое можно использовать в борьбе с шаманами, как будто она какая-то вещь, употребляемая для торгового обмена. Дасадасу же нужна она сама. Он хочет быть вместе с ней. Внимательно выслушивает все, что она ему говорит.
И он хочет ее как женщину. Она знала это, да и какая женщина этого не почувствует. К сожалению, она не чувствует ответного желания, но кто может сказать, что произойдет, если они будут вместе. Она уже привыкла к чувственным наслаждениям, но она больше не хотела делить ложе с Кажаком. Она его накажет.
Накажет, возможно, изменив ему с Дасадасом.
Внезапно улыбнувшись, она откинула голову назад, и тяжелая копна ее желтых, с медными прядками волос упала на спину.
– Хорошо, мы будем встречаться с тобой, Дасадас, – согласилась она. – Будем вместе стрелять из лука. Будем говорить о магии. Пока не прекратится распутица, пока не разъедутся кибитки.
Она говорила с такой бесшабашной смелостью, что он даже испугался за нее. Любая кочевница, соглашаясь на такие запретные встречи, не поднимала бы голос выше шепота.
– Будь осторожна, – настойчиво повторил он.
– Осторожна? – Эпона вновь рассмеялась. – Ах, Дасадас, я никогда не была осторожной.
ГЛАВА 26
Всю эту долгую зимнюю пору кочевники были как бы в спячке, все их силы, без остатка, уходили просто на то, чтобы выжить, но теперь, в преддверии весны, их переполняла свежая энергия. Все племя Колексеса лихорадочно готовилось к предстоящему разъезду. Надо было разобрать шатры, тщательно починить и уложить в кибитки все части деревянного каркаса; перед дорогой требовали тщательного осмотра, а может быть, и ремонта и сами кибитки; прощаясь, мужчины тепло обнимались, женщины пили последний горшок травяного чая в кругу равных себе по положению; скот сгоняли в одно место, пересчитывали по головам и делили.
Эта работа, самая важная из всех весенних приготовлений, поглощала все время у всех трудоспособных людей. В общей занятости никто не замечал, что Эпона и Дасадас каждый день отсутствуют по нескольку часов.
В эти запретные встречи Эпона вкладывала чувство гордого вызова. И это опьяняло ее гораздо больше, чем преданность Дасадаса. Каждое утро она с бьющимся сердцем выезжала из кочевья: она осматривала всю степь, до горизонта, и каким-то уголком своего сознания она почти надеялась увидеть скачущего ей навстречу Кажака. Ее мучило желание заявить ему, что она предала его, как он, по ее убеждению, предал ее. Эпону снедало желание рассмеяться ему прямо в лицо, бросить вызов ему и всем запретам и ограничениям его – не ее! – народа и, если понадобится, до смертного конца сражаться за свою свободу. Сражаться до смертного конца, как ей следовало бы сражаться вместе с работавшими в поле селянами, когда на них напали скифы.
Однако она совсем не спешила перейти в другой мир. Даже когда обстоятельства складывались для нее неблагоприятно, она слишком любила эту жизнь, чтобы стремиться расстаться с ней; и ей всегда было любопытно, что произойдет на следующий день. В глубине души ей совсем не хотелось, чтобы Кажак выследил ее и Дасадаса и убил их обоих.
Она встречалась с Дасадасом в разных местах, и каждый раз на большом расстоянии от кочевья, обычно за каким-нибудь холмом или в лощине, где их не могли заметить посторонние глаза. Она очень быстро не только овладевала стрельбой из лука, но и стала не знающим промаха стрелком; ее успехи не только изумляли Дасадаса, но и были еще одним поводом для восхищения, которое он испытывал к Эпоне. Она сдержала и свое обещание, медленно и терпеливо объясняя ему учение друидов. В свое время она говорила с Кажаком как с равным, в полной уверенности, что он поймет ее объяснения, это была ошибка, и теперь она учила Дасадаса, как учила бы малое дитя, приводя ясные простые примеры, рассказывая о понятных всякому вещах.
И она была разочарована. Кажак проявлял нетерпение каждый раз, когда она говорила с ним о магии, едва слушал, но иногда между их умами протягивалась незримая нить, и тогда она была уверена, что он правильно все понимает. С Дасадасом же не происходило ничего подобного. Он морщил лоб, пытаясь понять ее объяснения, но ей скоро стало ясно, что он не обладает никаким даром. Он не мог понять, что она пытается ему растолковать. Он жаждал постичь тайное знание, магию, но у него не было никаких необходимых для этого способностей. Он не умел заглянуть в глубь своего духа, где только и рождается магия; он ждал от нее, что она научит его простым фокусам, типичным более для шаманов, нежели для друидов.
