class="p1">Ну и как, скажите на милость, объясняться? Выдумывать историю? Или, может быть, покаяться?
— Просто хотелось, — брякнула Нина, так и не поняв, чего больше в её ответе: борзости или всё-таки флирта. — Нельзя что ли?
Фимочка, вероятно, не ожидал такого ответа. Мне кажется, никто бы не ожидал.
В маленькой квартирке на окраине города воцарилась тишина. Нина неравно стала стучать ноготками по кружке. Теперь всё зависело только от реакции Серафима.
Глава 22. Ведьма и Яйца. Акт Второй
— Стоп, Яйцева! — перебила я девушку. — То есть ты мне сейчас на полном серьёзе говоришь, что ответила ему, мол, тебе просто хотелось его преследовать?
— Ага.
Я тяжело вздохнула, а Нина положила голову на стол.
— Александра Петровна, а можно водички? А то я всё говорю и говорю, а так пить хочется. И голова болит.
— Ещё бы она у тебя после вчерашнего не болела.
— Это точно… Я, к сожалению, всё прекрасно помню. И как бабе той съездила по лицу, тоже помню. Такая она бесявая, аж злость берет.
— А как кремок ей коровий предлагала, тоже помнишь? — не без иронии спросила я, решив покопаться в аптечке — вдруг найду что-то от похмелья. — Откуда он у тебя вообще?
— А, это… — Нина потёрла переносицу. — Вы же в курсе, что у моих родителей ферма? Они раньше в основном овощами занимались, а недавно решили ещё вот молочкой заняться. Я как-то с отцом поругалась, и он мне сказал, что, пока не научусь коров доить, денег не даст! Такой грозный был. Вылитый Бармалей! Ну я и пошла к девчонкам на дойку. Скажу честно, мне не понравилось. Я с того раза молоко на дух не переношу.
— А крем-то тут причём? — всё ещё не улавливала я связи.
— Ну, девчонки-доярки после дойки этим кремом вымя коровам смазывают. Мне, соответственно, тоже пришлось. А потом смотрю — он так классно руки увлажняет, да ещё и заживляет немного. Вот я баночку и скомуниздила. Воняет, конечно, не очень хорошо — чем-то отдалённо молочным, — но ему простительно. А если ноги им намазать, предварительно распарив, вообще шикарно: пяточки потом, как у младенца.
— Возьму на заметку, — хмыкнула я. И, так и не найдя ничего в аптечке, состоящей из бинтов да лейкопластырей, потому что мама все хвори лечила травами, я решила поискать немного антипохмельного чая в её кабинете. — Ладно, Нин, сиди. Поищу что-нибудь в маминых запасах.
Нина аж подпрыгнула на месте. А глаза так и загорелись, как у ребёнка, которому пообещали что-то волшебное.
— Яйцева, сиди, пожалуйста, на жопе ровно, а то я тебе не доверяю, — настоятельно попросила я, махая рукой, чтобы она села. — Судя по тому, что ты пьёшь алкоголь, как воду, фиг его знает, что ещё ты потянешь в рот.
— Ничего я в рот не потяну! — возмутилась Нина, но я уже шла в мамину каморку, которой давно никто не пользовался, потому что все основные приёмы Марфа Васильевна вела из Подгорного.
В кабинете было пыльно и пустовато — всё, что необходимо для антуража и работы, давно перевезли. Здесь хранились только вещи «на всякий случай»: старая наработанная колода карт, свечи, скатерть. А ещё Усачёв Иннокентий Борисович — тотемное животное этого дома. Бюстик усатого азиата, который мне подарили в областной больнице, чтобы я не плакала, когда мне желудок промывали после дедушкиных опытов. Бюст пожелтел от старости и достался нам с отбитым носом, который я потом закрасила маминой красной помадой.
Вежливо поздоровавшись со старым другом, я полезла в ящики ещё более старого трюмо, надеясь найти там что-то антипохмельное. Вдруг завалялось что-нибудь?
Коробки внутри были слишком тяжёлыми, чтобы тягать их сначала на стол, а потом обратно, поэтому пришлось достать несколько штук и усесться с ними на пол. Я как раз перебирала холщовые мешочки в одной из коробок, пытаясь разобрать мамины каракули на этикетках, которые она настойчиво называла «витиеватым почерком», когда Нина, всё-таки не послушавшись меня, заглянула в кабинет.
— Это здесь Марфа Васильевна принимала Кладбищенскую проститутку? — спросила она, во все глаза разглядывая скудно обставленную комнатку. — Знаешь, а я представляла её иначе: более просторной и с большими окнами, как в кабинете у психолога. Чистенько и стерильно.
Нина привалилась к дверному косяку, смотря на меня сверху вниз.
— Мне кажется, у тебя явно проблемы с фантазией, раз ты комнату ведьмы представляешь, как обычный офисный кабинет.
— Так ведьма же современная! — пожала плечами Нина. — Что, если ведьма, то технологии сразу не для неё?
Я лишь хмыкнула. Мама как раз с технологиями не очень дружила. Ей когда нужно было что-то в ворде сделать, она звонила мне и спрашивала, как это сделать. О, если бы это были вопросы по подгонке нужного формата или постановке сносок и ссылок, я бы не особо удивилась. Помню, как сама тупила в универе и несколько раз пересдавала информатику, потому что не могла нормально сделать экселевские таблицы — правда тут скорее работал мой личный пунктик: либо идеально, либо никак. Вот только Марфа Васильевна обычно звонила по одним и тем же вопросам: как поменять размер шрифта и как выделить текст курсивом?
— Нин, ну ты же была в её кабинете, — напомнила я. — Думаешь, психолог принимала бы клиентов в таком помещении?
— Ой, нет! — стажёрка передёрнула плечами. — Он такой жуткий. Я как зашла, так и обомлела. А ещё то жуткое чучело крысы на полке, которое смотрит на тебя во время приёма… Как вспомню — аж дрожь берёт.
— Это выдра, — поправила я. — Ей его — ну, чучело — кто-то из клиентов подарил.
— Я бы такую страхолюдину у себя дома не поставила бы. Эти глаза навыкате и раскрытая пасть прям созданы, чтобы в кошмарах сниться.
Я рассмеялась.
— А Марфе Васильевне нравится. Она с неё ласково пыль пуховкой убирает и называет «лапушка моя».
— Специфическая лапушка, — слегка опухшее лицо Нины выражало весь спектр отвращения.
— Ну, у всех своё представление о прекрасном, — ответила я. У меня всё-таки получилось найти полупустой мешочек из-под антипохмельного чая, на бирке которого под мамиными каракулями почерком Дара было выведено «для воскрешения трупов». Поржала я,
