Рейнальд обвел слезящимися от ветра и черт знает еще от чего глазами железные ряды рыцарского вертограда, частокол вздымающихся копий, опущенные забрала, глухие квадратные шлемы, трепещущие над ними наметы, храпящих, вздымающих гривы и рвущих узду жеребцов. Из сотен глоток вырвался и заложил уши боевой клич франков: «Christus vincit, Christus regnat, Christus imperat!» И за мгновение перед тем, как вместе с Жосленом, королем и всем прочим прокаженным рыцарством понести врагу смерть и разрушение восставшими из могил всадниками Апокалипсиса, вскричал Бринс Арнат в упоительном самозабвении:
– Я буду сражаться с сарацинами, пока не окажусь в аду обеими ногами!
Эпилог
Волк и Лев
Подземный ангел роз кровавых строк
Считает прибыль на железных франках…
Анри ВолохонскийИюльское солнце зависло на выцветшем, сероватом от дыма небе. Проклятый день был жарким и душным, а крохотная тень от верблюжьей шкуры сарацинской палатки росла так медленно, что Шатильон мог и не дожить до того, как она полностью накроет его. Сбросил бесполезную кольчугу, остался в одних брэ и в жесткой от засохшего пота рубахе. Неподалеку в изнеможении растянулись коннетабль Амори де Лузиньян, Магистр тамплиеров Жерар де Ридфор, Онфруа IV де Торон – сын Стефании и пасынок Шатильона, чуть поодаль ждали решения своей участи еще полторы сотни сдавшихся на милость Саладина рыцарей. Король Утремера Ги де Лузиньян сидел в пыли, уткнув лицо в ладони, его белокурые локоны превратились в серые, грязные патлы и мелко дрожали.
Лузиньян хоть и был потомком великого Шарлеманя, но за четырнадцать поколений благородная кровь императора превратилась в жилах пуатевинца в перекисшее сусло, которое то и дело шибало в его пригожую голову. Скудный разумом, слабый характером и убогий опытом, вздорный Ги явился в Палестину из Аквитании вслед за своим братцем Амори, где обоим грозила расправа за убийство графа Солсбери. К тому времени протоптанная Шатильоном тропинка из гарнизонной стражи в Высшую Курию превратилась в торную дорогу. С тех пор как Констанция вышла замуж по собственному влечению, каждая наследница фьефа служила приманкой для обольстителей, и многие владетельные дамы последовали примеру княгини Антиохии, не все, правда, озаботились церковным благословением. Вот и оба красавчика Лузиньяна устроили свою судьбу благодаря влиятельным женщинам: Амори стал любовником всесильной Агнес де Куртене и коннетаблем, а Ги повезло еще больше – за него вышла замуж овдовевшая Сибилла, сестра Бодуэна Прокаженного. Первый супруг Сибиллы Гильом Длинный Меч, маркиз Монферратский, знатный и прекрасный рыцарь, скончался от лихорадки месяца три после венчания, несмотря на преданный уход Сулеймана ибн Дауда.
Рено не выдержал жалкого вида помазанника:
– Ги, возьмите себя в руки, не тряситесь как грешник на Страшном Суде!
Король поднял голову, его закопчённые, щетинистые щеки пробороздили извилистые ручейки слез. Срывающимся от бессильной злобы голосом он упрекнул Магистра тамплиеров:
– Это все ваша вина, Жерар. Это вы внушили мне, что Сен-Жиль убеждал нас остаться в Ла Сафури, только чтобы вернее погубить. Я послушался вас, мы двинулись в этот проклятый поход – и вот все потеряно.
Шатильон не стерпел такого малодушия:
– Как будто вы не знали, ваше величество, что если Сен-Жиль скажет, что солнце светит, то Магистр на Святом Писании поклянется, что оно приносит одну лишь тьму. Он ведь и королем вас сделал только Триполи в отместку.
Долгая болезнь и немощь Бодуэна Прокаженного успели расколоть единство баронов. Запах смерти над престолом превратил наследников трона и их сторонников в грифов и гиен. Едва скончался последний бесспорный венценосец – Бодуэн V, восьмилетний сын Сибиллы и Гильома Монферратского, – как многие принялись решать вопрос дальнейшего престолонаследия по собственному разумению.
Принцессу Сибиллу поддерживал ее дядя Жослен III де Куртене, а многочисленные Ибелины горой стояли за младшую дочь Амальрика – Изабеллу, поскольку Балиан Ибелин сочетался браком с ее матерью – Марией Комниной.
После двух сестер ближе всех к трону был кузен Амальрика Раймунд Сен-Жиль Триполийский, и эта близость сводила графа с ума, он еще пять лет назад пытался свергнуть Прокаженного. Он даже похороны Бодуэна V не почтил своим присутствием, а сломя голову помчался в Тивериаду – собирать Великую Курию в своих владениях. Не учел только, что в Иерусалиме остался его смертельный враг – Жерар де Ридфор, который так и не простил Сен-Жилю проданной купцу невесты.
Несколько лет назад Жерар вступил в орден тамплиеров и за короткий срок сумел стать Великим Магистром. Он не дожидался решения баронов. Едва сын Сибиллы лег под плиту у Голгофы, Ридфор приказал братьям-храмовникам запереть все ворота Иерусалима, и патриарх Ираклий – еще одна жалкая креатура Агнес де Куртене – помазал Сибиллу на царствие под охраной послушных Магистру братьев ордена. Влюбленная королева тут же переложила корону на своего супруга Лузиньяна. Так Утремер обрел убогого монарха, не способного вести за собой никого, помимо жены. Его родной брат Жоффрей и тот заявил, что уж если Ги сделали королем, то его, Жоффрея, должны были сделать Господом Богом.
Жерар де Ридфор огрызнулся:
– Мы бы дошли, если бы Сен-Жиль не повел нас непроходимым путем и не выбрал место для ночевки без воды и укрытия.
Совет Сен-Жиля оказался плохим, может, даже предательским, но ему предшествовало столько благих намерений, себялюбивых интриг, алчности, зависти, соперничества и вражды среди баронов, что каждый внес посильную лепту в то, чтобы завтра на сирийских рынках христианские рабы продавались дешевле пары сандалий.
Если бы Рено пекся только о личном преуспеянии, он поддержал бы младшую из сестер – Изабеллу: принцесса была замужем за его пасынком Онфруа IV де Тороном, сыном Стефании, но Ги де Лузиньян хоть звезд с неба и не хватал, зато беспрекословно слушался опытного, овеянного легендами Бринса Арната, а клика Изабеллы непременно оставила бы заправлять Утремером регента Сен-Жиля. Как ни крути, слабохарактерный болван представлялся предпочтительнее умного и опытного предателя. Да и не годился нежный сынок Стефании в монархи. Он и сейчас умудрялся выглядеть несчастнее всех. Миловидный и женственный, словно алтарный мальчик, Онфруа был, в отличие от Лузиньяна, смышлен, начитан и полон понятий о чести, но оказался умельцем только штаны в скриптории протирать: первым не выдержал, удрал от собственных сторонников, явился в Иерусалим и присягнул соперникам на верность. А вот Триполи с потерей трона не смирился: отказался принести оммаж Лузиньяну, отторг Галилею от остального королевства и заключил отдельный мир с Саладином.
