Все это трудно было выразить словами, стихи подошли бы лучше, но от поэзии следовало воздержаться. В бесчисленных черновиках, нещадно вымарывая фразы и переправляя по десять раз, он пытался объяснить ей, что, хоть люди, как правило, не умеют понимать друг друга, все же это лучшее из всего, что мы знаем, более того, каждый имеет возможность соприкоснуться с иным миром, не зависящим от личных дел, – миром юриспруденции, философии или – что еще важнее – с таким, проблеск которого явился ему намедни, когда казалось, их обоих объединяет одно стремление – созидание идеала, отвергаемого банальными житейскими обстоятельствами. Но если лишить жизнь этой золоченой оправы, этой иллюзии (ведь что такое иллюзия, в конце концов?), не будем ли мы тогда обречены влачить жалкое существование, – так примерно писал он, с внезапной уверенностью, дававшей простор мыслям и позволившей, по крайней мере, одну фразу сформулировать начисто без исправлений. Ему показалось, что в целом это умозаключение, с учетом и других желаний, довольно хорошо объясняет природу их взаимоотношений. Но все равно было в нем что-то мистическое – он задумался. Судя по тому, каких трудов ему стоило написать даже эту скромную часть послания, зачеркивая одни слова и вписывая над и под ними другие, ничуть не лучше прежних, продолжать не стоило – и он, недовольный своим произведением и втайне подозревая, что Кэтрин подобные экзерсисы уж точно не одобрила бы, отложил перо. Ральф чувствовал себя далеким от нее – еще дальше, чем прежде. Потерпев неудачу в словесной игре, он принялся от нечего делать рисовать на полях: одна за другой появлялись на белой бумаге крохотные женские головки – обозначавшие, судя по всему, ее профиль, и черные точки с острыми, как языки пламени, обводами – означавшими, вероятно, состояние мира. За этим занятием его и застигло сообщение о том, что с ним желает поговорить какая-то леди. Он едва успел пригладить волосы, чтобы хоть немного походить на стряпчего, и запихнул в карман свои почеркушки, сгорая от стыда при мысли, что их может кто-то увидеть.
Неизвестная леди вошла, и он понял, что приготовления были излишни: это была миссис Хилбери.
– Надеюсь, вы не отчуждаете в срочном порядке чье-то имущество, – произнесла она, глядя на бумаги на его столе, – и не оспариваете майорат или что-то в этом роде, потому что я хочу попросить вас об услуге, а мой кучер Андерсон не привык ждать. Андерсон настоящий тиран, но что же делать, я вынуждена с ним считаться, ведь он отвозил дорогого папу в Вестминстер в день похорон. Я решила обратиться к вам не за юридической помощью – впрочем, я понятия не имею, к кому следует обращаться в таком случае, – но за помощью в некоторых домашних проблемах, которые возникли в мое отсутствие. В Стратфорде-на-Эйвоне – я потом вам про него расскажу – я получила письмо от сестры мужа, милой несносной дамы, которая вечно сует нос в дела чужих детей, потому что своих у нее нет. И кстати, мы ужасно боимся, как бы она не ослепла на один глаз, – а я всегда замечала, что наши физические недуги удивительным образом соответствуют недугам душевным. Думаю, что-то подобное Мэтью Арнольд говорил о лорде Байроне. Впрочем, это к делу не относится.
Лирическое отступление, допущенное сознательно или вызванное естественным желанием миссис Хилбери приукрасить и оживить любой разговор, дало Ральфу время сообразить, что она в курсе всего, что произошло за время ее отсутствия, и прибыла к нему в качестве посла.
– Я приехала не для того, чтобы рассказывать о Байроне, – улыбнулась миссис Хилбери, – хотя знаю, что вы оба – и вы, и Кэтрин, в отличие от своих сверстников, считаете его заслуживающим внимания. – Она помолчала. – Я так рада, что вы научили Кэтрин читать стихи! – воскликнула она. – Она чувствует поэзию и выглядит так поэтично! Правда, еще не умеет говорить о поэзии, но со временем и это придет.
Ральф, нервно стиснув руки, пробормотал, что иногда ему казалось это безнадежным делом, совершенно безнадежным, хотя почему – не объяснил.
– Но вы питаете к ней нежные чувства? – спросила миссис Хилбери.
– О да!.. – воскликнул Ральф с пылом, не требующим более никаких вопросов.
– И вы оба возражаете против обрядов англиканской церкви? – безмятежно поинтересовалась миссис Хилбери.
– Да мне плевать, что там будут за обряды, – ответил Ральф.
– Готовы ли вы в крайнем случае венчаться с ней в Вестминстерском аббатстве?
– Я готов венчаться хоть в соборе Святого Павла, – ответил Ральф.
Рядом с Кэтрин он постоянно сомневался, но теперь все сомнения исчезли, и он больше всего на свете хотел быть рядом с ней, не теряя ни секунды, – словно каждый миг промедления уносил ее от него все дальше в океан фантазий, в которых ему не было места. Он страстно желал обладать ею, повелевать ею.
– Слава Богу! – воскликнула миссис Хилбери. Она благодарила Господа за многое: и за уверенность в голосе молодого человека, и за свою уверенность в том, что в день свадьбы дочери старинные, величавые слова брачной церемонии вознесутся над головами избранных в том самом месте, где среди английских поэтов упокоился и ее родной отец. На глаза навернулись слезы. Экипаж ждал внизу, и она в сопровождении Ральфа Денема направилась к выходу.
Это была странная поездка. Для Денема, несомненно, худшая в его жизни. Его единственным желанием было как можно скорее попасть на Чейни-Уок; но вскоре выяснилось, что считаться с его желаниями никто не собирается. Миссис Хилбери останавливала экипаж у почтамтов, кафе, неведомых магазинчиков, здоровалась с пожилыми приказчиками – своими давними знакомыми; а завидев над корявыми шпилями Лудгейт-Хилла купол собора Святого Павла, внезапно дернула за шнурок и приказала кучеру ехать к нему. Впрочем, у Андерсона было предвзятое отношение к дневной службе, и он упрямо направлял морду лошади на запад. Через несколько минут миссис Хилбери заметила это, но отнеслась к ситуации с юмором и извинилась перед Ральфом.
– Ничего страшного, – сказала она, – съездим в собор Святого Павла в другой раз, и кто знает, вдруг так случится, хотя не могу обещать, что мы проедем мимо Вестминстерского аббатства – и это даже еще лучше.
Ральф едва ли понимал смысл слов миссис Хилбери. Его разум и тело словно воспарили в высший мир, где наплывающие друг на друга облака обволакивают все вокруг бледной дымкой. Вместе с тем в нем билось сейчас одно-единственное желание, которое он пока не в силах был осуществить и потому все сильнее мучился от собственной беспомощности.
Вдруг миссис Хилбери дернула за шнурок так решительно, что даже Андерсон был вынужден послушаться. Экипаж остановился посередине Уайтхолла, напротив одного из высоких зданий, в котором располагались правительственные учреждения. В следующую минуту миссис Хилбери поднималась по ступенькам, а Ральф остался сидеть в карете, настолько возмущенный новой задержкой, что даже не стал гадать, что же понадобилось миссис Хилбери в Министерстве образования. Он уже хотел выйти из кареты и поймать такси, когда миссис Хилбери вернулась, беседуя с кем-то, кто держался позади нее и кого Ральф пока не мог рассмотреть.
– Там найдется место для всех нас, – говорила она. – Для всех! Там хватит места для всех четверых, Уильям, – добавила она, открывая дверцу, и Ральф обнаружил, что к их компании присоединился Уильям Родни.
Двое мужчин посмотрели друг на друга. Физиономия незадачливого попутчика Ральфа выражала мучительную неловкость и крайнюю степень уныния. Но миссис Хилбери ничего этого не видела – или не желала видеть. Она все говорила и говорила, обращаясь, как показалось молодым людям, к некоему собеседнику, витающему где-то над крышей кареты. Она рассказывала о Шекспире и о судьбах человечества, превозносила достоинства поэзии и принималась декламировать стихи, бросая их на середине. Главным достоинством этого занятия была самодостаточность, и миссис Хилбери продолжала беседовать сама с собой всю дорогу до Чейни-Уок.
– Вот мы и приехали! – воскликнула миссис Хилбери, выпархивая из экипажа у дверей дома.
И когда она, уже стоя на лестнице, обернулась к Родни и Денему, ее видимая беспечность и иронично-веселые нотки в голосе внушили обоим внезапные опасения: можно ли доверять судьбу подобному дипломату?
Родни замешкался на пороге и шепнул Денему:
– Вы входите, а я… – И он уже хотел сбежать, но тут дверь открылась, привычная обстановка дома успокоила его, и он поплелся внутрь вслед за остальными, а захлопнувшаяся за спиной дверь отрезала путь к отступлению.
Миссис Хилбери повела их в гостиную на втором этаже. В камине, как обычно, горел огонь, столики ломились от фарфора и серебра. В комнате никого не было.
– О, Кэтрин здесь нет, – сказала миссис Хилбери. – Наверное, она у себя в комнате. Думаю, у вас есть что сказать ей, мистер Денем. Вы найдете дорогу? – И широким жестом указала на потолок.
