Однажды, еще по весне, какой-то хитрый старый круппель невесть какими путями пробрался в Нижний Миттельштадт, оказавшись в трех кварталах от Малого Замка. Воистину крупная особь, похожая на освежеванную касатку, волочащуюся на узловатых щупальцах, с мельхиоровыми костями под распахнутой шкурой и полчищами медных червей, снующими внутри ее туши. Чертова тварь была размером с влекомый монфортами пассажирский альгемайн. Просто удивительно, как ему удалось обойти все кордоны, знаки и препоны на пути к своей цели, но, видно, где-то чертова тварь все же просчиталась…
В ту злосчастную ночь никто в Малом Замке не смог сомкнуть глаз — до самого рассвета она истошно вопила, пока вооружившиеся огнеметами стражники поливали ее жидким огнем, а цепные демоны рвали в клочья истончающуюся лопающуюся плоть. То вопила, то рыдала детскими голосами, то чудовищно лающе смеялась, а кровь ее, изливающаяся на мостовую, превращалась в густую сладкую патоку…
Едва ли эта казнь хоть на фусс укоротила желание его запертых в Круппельзоне сородичей причаститься всеми благами, которые может предоставить в твое распоряжение Броккенбург. Спеша утром на занятия, она не единожды обнаруживала на мостовой свежие следы ихора, развороченные заборы и покосившиеся столбы — зримые следы, указывавшие на присутствие круппелей. Едва ли их манили яства, которые им могли предложить трактиры и забегаловки Брокка, тем более, что их давно перестроившийся метаболизм далеко не всегда мог поглощать ту пищу, которой они привыкли питаться, будучи людьми. Не манили их и пьянящие зелья — в Круппельзоне хватало собственных подпольных фабрик по производству самых разных декоктов. Нет, подумала Барбаросса, рассеянно глядя на маячащий перед глазами злосчастный «тейваз». Если что и тянет их в город, так отчаянно, что они смиряются с неизбежным риском, так это возможность вновь, пусть и на несколько часов, ощутить себя людьми. Завернуть в кабак, не боясь, что хозяин бросится в окно, пройтись по улицам, по которым они прежде не раз ходили, еще пребывая в человеческом обличье, до того, как ярость адских владык за мнимые или действительные грехи превратила их в чудовищ…
Барбаросса не стала заходить в «Медную Голову». Конечно, вероятность застать там сейчас, ранним вечером, обедающего круппеля была исчезающе мала, но одна только мысль, что придется есть за столом, где бывали эти твари, отбивала всякий аппетит. Дьявол, ей даже подадут ту же посуду, с которой они ели!..
Во имя всех бородавок на члене Вельзевула, скоро в Миттельштадте не останется ни единого трактиришки, где голодная ведьма сможет пообедать, не рискуя при этом своей задницей! В этом блядском городе не сыскать ни мертвых младенцев, ни пристойной жратвы!
Конечно, она всегда могла свернуть в Унтерштадт. Предгорья никогда не могли похвастать изысканной кухней, а тамошнее пиво напоминало мочу старого мерина и в лучшие свои времена, но она хорошо помнила полдюжины забегаловок, в которых можно отобедать весьма выгодно для кошеля, не рискуя при этом отравиться. Правда, даже если удастся отыскать пристойную жратву, придется запивать ее ядовитым воздухом, царящим в предгорьях, воздухом, которым она вволю надышалась в свое время, иммунитет к которому мог и забыться за полтора года привольной жизни в «Сучьей Баталии».
Раздумывая над этим, Барбаросса уже собиралось было совершить резкий поворот направо, когда ее взгляд наткнулся на вывеску «Хромой Шлюхи». Не очень броская, не очень кичливая, она не обещала ничего выдающегося и уже одним этим была хороша. По крайней мере, порывшись в своей памяти добрых полминуты, Барбаросса не выудила на поверхность ничего недоброго, что могло быть связано с этой забегаловкой. Здесь не столовались недруги «батальерок», здесь не бушевали пожары, сюда не наведывались круппели — уже недурной список достоинств, по сравнению с которыми все возможные недостатки меркли сами собой. Ей не приходилось разбивать здесь лиц или пырять кого-то ножом, а значит, ее появление скорее всего не приведет к какой-нибудь безобразной сваре. И то добро.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Внутрь! — приказала себе Барбаросса, перекидывая проклятый мешок на другое плечо и похлопывая рукой по кошелю, — Бедные мои монетки, скоро вы лишитесь еще нескольких своих собратьев…
Внутри не оказалось ничего сверх того, что она уже представила себе снаружи.
Трактир был из числа заведений почтенного возраста, но все еще держался, точно почтенный вояка, украшенный гроздью орденов, на полковом смотре, покрытый толстым слоем пудры и скрипящий всеми костями. Здесь не смердело круппелями, а зала оказалась пристойных размеров, достаточных по крайней мере для того, чтобы едоки не задевали друг друга локтями.
Здесь не было изысков вроде тех, которые встречаются в забегаловках Верхнего Миттельштадта, пытающихся перещеголять друг друга в изобретательности и вкусе. Ни закопченного латного доспеха в углу, внутри которого, по преданию, был изжарен барон фон Табельтиц[3], легкомысленно скрестивший мечи с эмиссаром адского владыки графа Фурфура, ни старых иззубренных рапир, прибитых к стенам, ни чучела какой-нибудь дьявольской твари, наверняка сооруженной скорняками из медвежьих и крокодильих шкур при помощи колючей проволоки.
В каком-то заведении Эйзенкрейса, говорят, на цепях висят все еще дергающиеся останки Аннеки Темпль, урожденной Анны Рольфс, древней ведьмы, которую ее адский патрон за недостаток усердия и непочтительность сжег живьем, не посчитав нужным освободить обугленное тело от остатков запекшейся в нем жизни. Говорят, пирующие гуляки платят по пять талеров за возможность отщипнуть от ее спекшегося триста лет назад мяса, запивая его добрым, выдержанным в еловых бочонках, шварцбиром — в этом им видится особенная удаль.
По счастью, интерьер «Хромой Шлюхи» ничего подобного не предполагал. Тем лучше. Барбаросса на дух не выносила кичливых заведений, старающихся перенять лоск верховий.
Первым делом от порога она полоснула по зале взглядом из-под капюшона, и осталась довольна. Всклокоченная, смердящая потом и копотью, с мешком за плечом, она должна была неизбежно привлечь к себе внимание — внимание, которого лучше бы на всякий случай избегать. Но ей повезло, народу в таверне было немного, душ десять. Если верить часам, водруженным за стойкой и движимым перхающим старым демоном, с трудом ворочавшим стрелки, на дворе стояла половина пятого. Время, когда окрестные мастеровые и бюргеры только запирают свои лавки, подсчитывая дневной барыш, прежде чем отправиться в трактир, промочить глотку парой кружек пива и сытно поужинать.
Взгляд Барбароссы точно мелкий проворный демон поскакал по головам, пересчитывая и изучая присутствующих, задерживаясь, если ей мерещилась опасность. Но сильно задерживаться ему здесь не пришлось — не было причин.
Компания из трех подвыпивших мужчин в углу. Дублеты из доброй шерсти, но их высокие отложные воротники измяты и обильно выпачканы соусом. Шпоры есть, но совершенно никчемные, из тех, что цепляют для вящего вида, да и не знакомы эти тучные ляжки с седлом, тем более, что никаких лошадей она снаружи не заметила.
Просто гуляки, но гуляки с претензией на некоторый не до конца истаявший лоск. Голоса хриплые, руки грубые, не порхают над столом, жестикулируя, а тяжело ворочаются, точно подъемные краны. Барбаросса почти не удивилась, разглядев на их лоснящихся шеях витые шнуры, украшенные крохотной серебряной цеховой эмблемой — мастерок и угольник. Тут и гадать не надо, каменщики из Гильдии. Знать, обмывают какой-нибудь перехваченный заказ, спрыскивая дешевым вином чертежи. Не опасны. По крайней мере, пока трезвы.
Их сосед, кажется, уже нализался, несмотря на ранний час. Дрыхнет, уткнувшись лицом в тарелку, разбросав по столу хлебный мякиш и куриные кости. Судя по судорожному дыханию и болезненно-алым щекам, мог нагрузиться какой-нибудь дрянью, может даже, сомой или спорыньей. Плундры мокры от мочи, знать, не первый час пускает пузыри в тарелке. Не опасен.
Не лучшая компания, которой мог обеспечить ее Броккенбург, но вполне годящаяся в ее условиях.
