Млад чувствовал, что силы его на исходе: словно он только что спустился к костру после тяжелого подъема, словно жалкое сопротивление мороку выжало его до капли. Степень содрогалась под ударами толпы, стража бежала наверх и в стороны, снизу летели камни, ножи и топоры, в давке слышались стоны и отчаянные крики. Млад шагнул вперед, собирая последние силы.
— Остановитесь! — крикнул он, и крик его повис над площадью — люди замерли на секунду, — остановитесь! Опомнитесь!
Не могло быть и речи о доказательстве своей правоты, никакой силы не хватило бы на это.
— Опомнитесь! Куда вы рветесь, зачем вы давите друг друга? Я никуда не ухожу. Я стою перед вами. Если хотите меня судить — судите.
Его голос, словно поток холодной воды, выплеснулся на горячие головы.
— Смерть! — крикнул кто-то.
— Смерть! — подхватили остальные.
Морок исчез, растворился в пространстве, но кто, кроме Млада, знал, что это морок? Как вдруг сзади кто-то взял его за руку и голос посадницы шепнул:
— Стой спокойно. Не оправдывайся и не кайся, не трать силу. Если можешь, сделай так, чтоб они начали слушать. Еще два слова — и они смогут слушать. Скажи им, что согласен с мнением веча.
Млад кивнул и посмотрел на людей перед собой:
— Если Новгород считает меня предателем, я приму от Новгорода смерть.
Вече явно одобрило его слова — настроение изменилось, на лицах появилось если не сомнение, то уважение.
— Может быть, есть кто-то, кто не согласен с тем, что предателя должно предать смерти? — опомнился Чернота Свиблов, — Есть такие?
Площадь зашумела, но никто не возразил.
— Я не согласен, — вдруг звонко сказал князь, а в толпе раздался свист и удивленные выкрики, — я не иду против веча. Но если этот человек — предатель и вражеский лазутчик, его надо допросить, прежде чем предать смерти. Дайте мне срок, и он предстанет перед вами на Великом мосту, но не сейчас. Чуть позже.
— Разумно, — недовольно усмехнулся Свиблов, — но кто заверит нас в том, что он не сбежит от правосудия? Он волхв, и мы только что видели его силу! Он заморочит стражу. Я уже не говорю о его высоко сидящих союзниках!
Он внимательно посмотрел на Воецкого-Караваева, который давно ушел в тень, прячась за широкими спинами Совета господ.
— Под лед его! — крикнул кто-то снизу, но его никто не поддержал.
— Князь прав, — поднялся с места старый боярин из Совета господ, — если речь идет о вражеских лазутчиках, надо накрыть всю сеть. Надо понять, чего они хотят. Волхва нельзя убивать без допроса.
— Я клянусь Новгороду, — поднял руку князь, — я клянусь, что волхв не избежит правосудия!
— Не бросайся клятвами по пустякам, князь, — тихо сказал Свиблов и повернулся к площади, — я считаю, что в подвалах моего терема охрана будет надежней, чем в подвалах детинца.
— Может, перенесем в твой терем и все службы княжьего суда? — посмеялся старый боярин, — погоди, ты еще не посадник! У князя — дружина и стража детинца.
— Стража детинца в распоряжении Совета господ, пока нет посадника, — повернулся к нему Свиблов.
— Значит, решать Совету господ. Не утомляй вече этой ерундой.
Млада отправили в детинец в сопровождении десятка стражников, под присмотром людей, которых Чернота Свиблов назвал представителями Совета господ. Он надолго запомнил этот короткий путь, под суровыми, тяжелыми взглядами новгородцев, под их выкрики и проклятья. Он убеждал себя в том, что ни в чем не виноват, и ему нечего стыдиться, он не боялся смотреть им в глаза, но видел в них только ненависть. Да, он говорил себе, что готов и к смерти, и к бесчестию ради того, чтоб задержать в Новгороде ополчение, но, пожалуй, это и было бесчестием, да и смерть маячила впереди вполне осязаемо, но ополчения это не задержало.
Горечь, бесполезная и никчемная, осязаемо застыла на губах. Млад не испытывал злости, только беспомощность и горечь. Бессмысленно обижаться на судьбу, и тем более — на врагов. Никто не предавал его, никто не заставлял говорить со степени. Он знал, на что идет, и должен был подготовиться и к такому исходу событий: сам Перун предупреждал его. Но с какой легкостью Новгород поверил в явление мертвого Белояра! Словно дети! А между тем, ничего странного в поведении новгородцев не было, Млад мог бы и не сомневаться в том, что подумает вече, едва завидев белую фигуру с посохом в руках. И Родомил говорил о том, что Новгороду явят нового Белояра. Но он и предположить не мог, что это будет за явление, насколько беспроигрышный ход сделают его враги!
Младу нечего было стыдиться, но каким же мучительным оказался этот путь! Если бы руки его не связали за спиной, он бы не удержался, и закрыл ладонями лицо. Ему плевали вслед, а у моста, где собрались «малые» люди, два или три камня полетели ему в спину: один из них, попавший по голове, сдвинул треух ему на глаза, и это вызвало злорадный смех. Стража прикрикнула на шутников и помахала бердышами, но смех от этого стал только громче. Млад не оглянулся — смешно смотреть им в лицо, если шапка сползла на глаза…
На другой стороне моста в него полетели снежки и огрызки яблок — стайка ребятишек, ощущая безнаказанность, улюлюкала и бежала за ним до самых ворот детинца. Млад не винил детей — в Новгороде смертью карали только тяжкие преступления: предательство, казнокрадство и поджог. И, увидев перед собой связанного человека под стражей, дети считали себя вправе ненавидеть преступника, их вера в правосудие была непоколебимой.
За крепостными стенами было пусто — только стража на воротах, да женщины из челяди посадника встретились им по дороге к судной палате: они тоже смотрели на Млада со злым любопытством.
Подвал оказался очень глубоким — каменная витая лестница с высокими и узкими ступенями вела вниз так долго, что у Млада закружилась голова, и пару раз он едва не оступился. Но и на этом путь не закончился: узкий проход шел под землей — потолки его кое-где держали выложенные кирпичом своды, на которые были уложены просмоленные деревянные балки. Младу показалось, что проход полого спускается вниз. Он слышал, что под башнями детинца прячутся подземелья, но не предполагал, что они простираются так глубоко. В какую сторону его вели, он не мог себе представить — на витой лестнице он потерял представление о сторонах света.
Проход вывел в подвал с земляным полом, кирпичными стенами и сводчатым потолком. Обитые железом двери вели на четыре стороны, и старший из стражников недолго колебался, поворачивая направо от прохода.
Узилище, предназначенное Младу, было довольно просторным — не меньше его собственной спальни — но совершенно пустым. Ни клочка сена, ни одной деревяшки, на которую можно сесть. И, понятно, без окон. Млад успел рассмотреть подвал, пока его освещали факелы в руках стражи. Однако дверь за ним захлопнулась без слов, и он оказался в кромешной темноте. И привыкнуть к этой темноте было невозможно — ни лучика света не могло проникнуть в подземелье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
