А занимали мои 500 миллионов рублей так мало места (повторяю, этакое туго набитое портмоне размерами с половину школьного портфеля), потому что большую часть миллионов составляли те курьезные бумажки, которые лавинами печатались в послереволюционной инфляции вплоть до начала 30-х годов, когда случалось, что коробок спичек стоил и тысячу рублей, и 10 тысяч рублей, ну и, соответственно деньги были: дрянная такая, словно оберточная, бумажка, какие-то аляповатые завитушки, серп и молот, надпись: «Пять миллионов рублей». Тогда все без исключения были миллионерами и миллиардерами.
В годы, когда я собирал свою коллекцию, мы с мамой жили на киевской окраине Куреневке, в одной комнате площадью шестнадцать квадратных метров с маленькой кухонькой, и хотя мать была учительницей младших классов и вела две, а то и три смены, работая с утра до позднего вечера, на зарплату прожить было, конечно, не то что невозможно, а просто тут не о чем было и говорить. И я работал с малых лет и кем только не был (в то время я уже работал, по-моему, статистом в оперном театре), а жить не на что.
И мать брала постояльцев — коечников, или «угольников», от слов «снимать угол», студентов какого-то техникума на Куреневке. Ну, койками были заставлены все шестнадцать квадратных метров. Летом хорошо — летом мы могли распространяться и на чердак, и в сарай, а зимой ужасно. И мне пришла в голову прекрасная мысль. Я взял лопату, выкопал яму и выстроил себе землянку по всем правилам рядом с нашей хатой. Я даже печку там сложил, стены досками обшил и даже какими-то обрывками обоев оклеил — и поселился там как фон-барон, чувствуя себя независимым и счастливым, как лендлорд какой-нибудь, — первое в жизни отдельное, изолированное, мое собственное помещение! Я снес туда все свои богатства: книги, рукописи, коллекции. Там был только один недостаток: нужно было постоянно топить и сушить, потому что из земли поступала сырость и в несколько дней все могло отсыреть и заплесневеть.
Там, в этой яме, я написал свои первые удачные рассказы, за которые получил премии на конкурсах в Москве и Киеве. Потом черт меня понес на «великие», как тогда они назывались, очень гремевшие «стройки коммунизма», а землянка осталась на попечении матери, которая сама в ней зимой жила, полностью отдав комнату жильцам. Потом она мне однажды написала, что недосмотрела, что в период дождей землянку залило и она завалилась.
Прошло еще года три. Я приехал в гости к матери надолго, посмотрел равнодушно на провал в земле на месте моей бывшей, такой милой земляночки. Было немного жаль некоторых ценных книг, погребенных там, пачек рукописей и писем в шкатулке — и особенно вдруг стало жаль той денежной коллекции в 500 миллионов. Я взял лопату и стал копать в надежде, что, может быть, что-нибудь еще и откопаю. После нескольких часов работы я добрался наконец до, так сказать, «культурного слоя» и особенно рылся в том углу, где оставил шкатулку, книги, коллекцию. Точно! Подцепил лопатой и вытащил совершенно целое то кожаное портмоне. Кожа, правда, разлезалась при прикосновении, но портмоне было цело и битком набито. Осторожно я слой за слоем снял кожу, ожидая внутри увидеть — ну, слипшиеся, пусть даже безнадёжно слипшиеся, заплесневелые, пропащие, но все же бумажки. Знаете, что было внутри этого туго набитого бумажника-портмоне? Черная жирная земля.
Портмоне пролежало три года явно без прикосновения. Оно было битком набито, точно так же, как я его оставил. Внутри было на 500 миллионов былых бумажных денег. Но они превратились в первоклассную черную жирную землю. Я ковырял эту землю палочкой, растирал пальцами — ни малейшего следа, ни намека на то, что это были когда-то деньги. Земля! И царские хрустящие, солидные, и инфляционные оберточно-бумажные миллионы, и советские сталинские — все было землей.
Конечно, после этого потрясения я уже не удивился, когда докопался и до шкатулки, то есть до бурой деревянной гнили в форме шкатулки, и, соскребя эту гниль, обнаружил внутри вместо своих рукописей и писем все ту же черную жирную землю. Три года. Три года, оказывается, нужно, чтобы из денег или книг, из рукописей и тому подобного в сырой земле образовалась «сыра земля».
Ах, этот верхний слой земной поверхности, этот темный культурный, плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров, который мы, в простоте душевной, считаем результатом перегнивания лишь растений!..
Хм, сейчас мне пришло в голову, что я мог бы и не пытаться после трех лет откопать в земле бумажник, если бы вспомнил более ранний случай. Это уж я совсем мальчишкой был, и у нас собачка умерла, и я погоревал, а потом — любопытен был! — придумал: дай я ее зарою в землю, она сгниет, а я потом землю осторожно сниму и увижу, как устроен ее скелет. Чтобы скорее процесс шел, я закопал — очень неглубоко — собачку в том месте, где с крыши вода стекала, чтоб сыро. И через год вспомнил. Пошел осторожно раскапывать. И знаете что нашел? Землю. Ни следа от собачки, и только два или три земляных комочка показались мне похожими на косточки, но и они рассыпались при прикосновении. Черная земля. Подчеркиваю: под водостоком. В сухом песке сохранялось бы дольше. Да, это было, и если бы я тот случай вспомнил, я бы и не подумал работать, раскапывать землянку, надеясь найти что-то.
Это особо долго сохраняется что-то в исключительных условиях: в идеальной суши некоторых гробниц, пещер, а так, нормально, все, что на свете крутится-вертится, геройствует, страдает, борется и побеждает, в конечном счете превращается в этот верхний темный плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров толщиной. Истина, конечно, не новая. Скажите мне лучше: избитая истина, до пошлости избитая.
Я и сам это знаю и знал, начиная эту беседу. Я не к этому выводу хотел подойти к концу, а совсем к другому. Так вот, умозрительно знаешь ведь многие вещи, знаешь вроде. Но оказывается, нет, не знаешь. Только когда сам, своим телом, существом, руками, глазами, чувствами конкретно притронешься, как я к тому бумажнику, набитому землей, — тогда только понимаешь, что оно такое да как же это!..
Тоже не новый вывод? Тоже не новый, согласен, конечно. Так вообще можно сказать: а что ново под луной? Оставим это дело вообще без выводов. Я рассказал, вы послушали, и спасибо, и на том я закончу.
31 марта 1978 г.
Искусство жить в обществе и большевистская непримиримость
Человек — существо общественное, как сказал Аристотель. Человек тянется к другим, себе подобным, ищет с ними контактов, находит таких, с которыми его объединяют одинаковые вкусы, взгляды, чувства, интересы, цели. Не каждый мог бы или хотел бы быть совершенным отшельником, хотя такие и бывали и есть, особенно религиозные отшельники, но то вопрос особый: вместо суетного общения с людьми они общаются с Богом. Но любой отшельник, и верующий и неверующий, — это что-то исключительное, согласитесь, это то самое исключение, которое подтверждает правило.
Подавляющее же большинство людей жить без тесных контактов с людьми же просто не может, хотя искусство жизни с этими самыми контактами на практике оказывается не легким и не простым.
Очень часто, несмотря на самые искренние, добрые намерения и желания сторон, возникают недоразумения, противоречия, конфликты, часто ненужные, мучительные, которых надо бы и можно было бы избежать, если бы знать, как это сделать. Иные глупые недоразумения перерастают в полный разрыв отношений и даже ненависть, хотя к тому, казалось бы, и не было действительно серьезных причин.
Человек является человеком только благодаря воспитанию. Те несчастные дети, которые в джунглях вырастали среди зверей, потом, будучи пойманы, имели лишь внешние черты людей, но по существу были животными. Что в нас вложат в детстве, с тем мы и будем жить.
Конечно же, каким-то искусством жить в обществе овладевает любой из нас с самого раннего детства автоматически. Обжигаясь, набивая шишки, каждый как-нибудь по-своему, да учится. Но, боже мой, как по-разному это происходит и какие разные результаты дает! Один вырастает уживчивым, покладистым, добрым, другой — горлохватом, неуживчивым и злым. Чему там научат родители, чему там научит улица? Есть ли в школе хоть крохотный курс, хоть три-четыре урока: что такое хорошо в общении с людьми, а что такое плохо?
Каждый вырастает, понимая это на свой лад, и чаще даже не головой понимая, а где-то скорее спинным мозгом, и так мы и живем, не зная самой элементарной техники обхождения с ближними, что особенно катастрофически дает себя знать, когда возникают отношения нетиповые, нечастые или когда нами овладевают страсти, неконтролируемые, идущие из подсознания. Далее, с течением жизни, сюда примешиваются комплексы, целые гроздья комплексов, основанных на пережитом, на разных травмах, неудачах или же, и наоборот, на удачах.
