Сделав такой вывод, Ежов с тихим наслаждением почувствовал, как всем его существом овладевает сладостная гордыня: именно благодаря его изобретательным планам, его напористости и непреодолимой устремленности к постоянному действию, благодаря, наконец, его беспощадности к врагам народа выстраивается несокрушимая безопасность государства — тот броневой щит, какой защищает и дело социализма, и его творцов, а главное, его вождей. Нет, он не винтик в механизме государства, фактически — он правая рука вождя, и еще неизвестно, сидел бы сейчас столь прочно на своем троне вождь, если бы не он, Николай Иванович Ежов, железный нарком, превзошедший самого Феликса Эдмундовича Дзержинского, хоть и называет себя лишь его скромным учеником. Потешась этими честолюбивыми мыслями, Ежов отдал необходимые распоряжения помощнику и, взглянув на часы, заторопился: в полночь ему предстояла встреча с агентом на явочной квартире в Колпачном переулке. Встречу он относил к разряду особо важных и срочных уже и потому, что агент, с которым ему предстояло встретиться, должен был сообщить новые и, как он предполагал, ценные данные о заговорщической деятельности Тухачевского…
Ночь выдалась на редкость темной, прямо-таки беспросветной: в небе ни единой звездочки, будто вся галактика решила навсегда прекратить связь с планетой Земля, бросив ее на произвол судьбы. Ежов, сидя в машине, застегнул все пуговицы габардинового плаща и зябко поежился: что-то в этой кромешной тьме было зловещее, нагоняющее тревогу и смертную тоску.
«Однако же нет лучше ночи, чем эта, для встречи с агентурой», — подумал он, пытаясь хоть этим отогнать от себя неприятные, холодящие душу мысли. Тем более, встреча особая: агент-то — женщина, и не просто женщина, а редкая красавица, хоть призывай самого Репина, чтобы запечатлеть ее на портрете, женщина, к которой он, Николай Иванович, давно неравнодушен, но которая, как ни странно, держит его в этом плане на расстоянии. Капризна больно, строптива, непредсказуема, высокомерна — генеральская дочь! Правда, отец теперь конечно же не генерал, генеральские звания большевики давно похерили, чтобы не напоминали о царском режиме, но все же как-никак комбриг, да еще и мнит себя ученым, едва ли не стратегом. Но разве это основание для того, чтобы не желать хотя бы разок осчастливить своего благодетеля, тем более что благодетель не какой-то там мелкий чинуша, а нарком, и не какого-то там просвещения или водного транспорта, а внутренних дел! Нет, сегодня он, в эту проклятущую ночь, эту советскую Мата Хари, эту Ласточку, как она числилась в агентурном деле, так просто не выпустит, он не даст ей выпорхнуть, она познает его «ежовые рукавицы»! Будущий враг народа Тухачевский, видать, уже давно «изучил» все самые тайные сокровища этой красотки, а он, нарком, от которого всецело зависит и ее судьба, и судьба маршала, вынужден довольствоваться лишь туманными намеками да кокетливыми улыбками. Нет, сегодня для него в этом проклятом черном небе вспыхнут звезды ярко и празднично — он проведет свою чекистскую «операцию» виртуозно и беспроигрышно. Да и Ласточка будет довольна: сколько лет уже небось по рукам ходит, не зря замуж никто не берет, а у наркома на коленях еще не сидела. А между тем нарком — он тоже живой человек, и удовлетворение своих половых потребностей ему вовсе не чуждо!
Неожиданно среди греховных мыслей, вызывающих сладкое томление, в голове его забрезжили строки:
Знаю я — они прошли как тени,Не коснувшись твоего огня.Многим ты садилась на колени,А теперь сидишь вот у меня.
Ежов, в сопровождении телохранителя, уже входил в тихий, будто заколдованный волшебником особняк, а стихи эти все еще назойливо сверлили его мозг. Все окна в особняке были задернуты тяжелыми шторами, непроницаемыми для света, в холле матово и безжизненно светились люстры, ни единого звука не раздавалось в неправдоподобной тишине, и потому казалось, что особняк вымер и давно уже не слышал живых человеческих голосов.
Наркома сопроводили на второй этаж будто навсегда онемевшие служители и оставили в небольшой, но уютной комнате со звуконепроницаемыми стенами, на которых висело несколько эстампов. Ежов вгляделся в один из них пронзительным взглядом: то был рисунок, изображавший молодую обнаженную женщину. Грустная натурщица, ушедшая в свои думы или в мир своих грез, сидела вполоборота и приподнятой правой рукой придерживала что-то вроде платка. Ежов уже бывал прежде в этой комнате, но эстамп увидел впервые. «Кто-то позаботился, — радостно подумал нарком, — знал, видать, что я буду встречаться с женщиной, решил, что эстамп создаст соответствующее настроение. Правда, художник мог бы изобразить и что-то более обольстительное. — Губы Ежова скривились в усмешке: он любил пышные женские формы. — И к чему это она уселась вполоборота, самые притягательные для мужчины места, как назло, сокрыты. Видать, какую-то курсисточку питерскую намалевал, чтоб подешевле…»
Ежов уселся в кресло у стола и нажал кнопку звонка. Не прошло и минуты, как в дверь осторожно постучали.
— Войдите, — тонким голосом произнес Ежов.
Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Ласточка. Это была Зинаида Аркадьевна Тугаринова:
Зинаида Аркадьевна была одета просто, как одеваются женщины, приходящие на службу в свое учреждение, но и в этой простоте отчетливо проглядывалась элегантность и тонкий вкус, которым обладают женщины, знающие себе цену. Увидев Ежова, она скупо, но приветливо улыбнулась, изобразив на лице скромную покорность и готовность отвечать на вопросы наркома.
Ежов порывисто встал и, подойдя к Тугариновой, со значением пожал протянутую ею руку и тут же прикоснулся губами к ее ладони. Зинаида Аркадьевна чуть вздрогнула: она, хотя уже и не первый раз встречалась с Ежовым, все еще не могла подавить в себе чувства брезгливости к нему как к мужчине; лицо его хотя и не было безобразным, но, более того, было миловидным, все же таило в себе нечто приторное и отталкивающее.
— Прошу вас, Зинаида Аркадьевна, располагайтесь поудобнее — нет, нет, вот тут, поближе ко мне — и рассказывайте. Вы даже не можете себе представить, как я ждал этой встречи с вами. Рассказывайте, что нового на вашем тайном фронте. Я весь внимание.
Тугаринова опустилась в кресло и, стараясь не встречаться взглядом с нагловато-требовательными глазами Ежова, заговорила:
— В последнее время я неоднократно встречалась с Бегемотом. (Такую кличку Тухачевский получил еще в Пензенской гимназии, и эту же кличку присвоил ему Ежов для разговоров со своими агентами.) Теперь не остается никаких сомнений, что во главе заговора стоит именно он.
— Факты? — нетерпеливо спросил Ежов.
— Мне удалось выяснить, что еще в 1932 году Бегемот передал начальнику штаба рейхсвера генералу Адаму сведения о вооружениях Красной Армии. На банкете в Берлине он выдал Адаму тайну о ста пятидесяти дивизиях, которые в войне против Польши будут развернуты Советским Союзом.
Ежов тут же смекнул, что по данным, имеющимся в его распоряжении, в соответствии с оперативным планом начала тридцатых годов предполагалось в войне против Польши использовать лишь девяносто четыре стрелковые и двенадцать кавалерийских дивизий. Но сто пятьдесят — это звучит, это производит впечатление!
— Немецкому генералу Боккельбергу, который приезжал в Москву в мае 1933 года, Бегемот передал сведения о мощности ряда военных заводов, — продолжала Ласточка. — Боккельберг — начальник вооружений рейхсвера. Это был ответный визит на посещение Бегемотом военных заводов в Германии. Боккельберг и его сопровождающие посетили авиационный и артиллерийский заводы и Тульский оружейный завод. Во время осмотра гости задавали много вопросов, ответы на которые содержали совершенно секретную информацию…
Ежов знал об этой поездке, знал и то, что ответы на вопросы группы Боккельберга содержали в себе заранее разработанную явную «липу», но какое это имело значение для пополнения досье Тухачевского!
— Через Путну Бегемот в 1935 году передал секретные сведения о состоянии авиации ПВО и механизированных войск в Белорусском и Киевском военных округах и о графиках сосредоточения войск на западных границах. Участники группы Бегемота — Якир, Уборевич, Фельдман, Корк, Эйдеман — находились в тайных шпионских связях с германским военным атташе в Москве Кестрингом. Для передачи информации использовались официальные дипломатические приемы.
«Этого достаточно, чтобы предъявить Тухачевскому обвинение в том, что он разработал план поражения Красной Армии и согласовал этот план с представителями германского генерального штаба, — с удовлетворением подумал Ежов. — А до чего же хитер! В прошлом году опубликовал в «Правде» свою статейку «Военные планы нынешней Германии»! Не более чем дымовая завеса! В пух и прах раздраконил фашистов, разоблачил цели ихнего четырехлетнего плана создания мощных вооруженных сил, запугал всех тем, что Германия вот-вот собирается напасть на СССР, заставил выметнуться из своего кресла обычно спокойного и невозмутимого немецкого посла Шуленбурга, помчавшегося немедля в МИД заявлять протест. Протест заявил и новый германский военный атташе полковник Гартман, который сказал начальнику внешних сношений Генштаба РККА Геккеру, что он имеет указание сообщить об отрицательном эффекте, который произвела статья Тухачевского на командование рейхсвера. А Тухачевский за этой дымовой завесой передал все секретные планы тем же самым немцам!»
