Тухачевский множество раз перечитывал это письмо. Казалось бы, Сталин признавал свои нападки неправильными, даже опрометчивыми, но говорил об этом настолько туманно, в общих чертах, избегая конкретики, что невозможно было понять, в чем он, нападая на Тухачевского, допустил ошибки. И хотя по сути дела письмо Сталина носило извинительный характер, слов извинения в нем не было, и произнесенное вроде бы с усмешкой «не ругайте меня» ни в коей мере не могло заменить просьбу извинить его за несправедливые нападки и несправедливые оценки. И потому письмо это, вместо того чтобы принести Тухачевскому хотя бы слабое утешение, принесло лишь новые страдания, вызывая все новые и новые мучительные вопросы, на которые не было ответа. Чем вызвана столь запоздалая попытка в какой-то мере оправдаться перед командармом? Почему письмо столь туманно и неконкретно? Почему он не призвал его, Тухачевского, действовать смело и решительно, если он все-таки прав? Что мешает Сталину пригласить его, Тухачевского, к себе и объясниться по всем вопросам с глазу на глаз?
Вопросов было много, отвечать же на них было некому, и Тухачевский, слегка утешившись хоть таким письмом, весь ушел в работу, чтобы успокоить свои нервы, залечить душевные раны. Он понимал, что опала с него не снята и что все его предложения — даже самые разумные — будут и впредь встречаться Сталиным и Ворошиловым в штыки.
17
И вдруг неожиданное — как гром, как молния, как смерч: среди пяти самых видных военачальников, которым присваивалось только что утвержденное высшее воинское звание «Маршал Советского Союза», Тухачевский увидел и свое имя! Великая радость охватила его, он явственно почувствовал, что летит на крыльях своей мечты в поднебесье, он готов был обнимать всех, кто попадался ему навстречу, он ликовал и едва сдерживал себя, чтобы не закричать от переполнявшего его счастья — закричать на весь Кремль, на всю Москву, на всю страну, на весь мир! Он — Маршал! Значит, он наконец прощен, значит, его заслуги перед отечеством не забыты, значит, Вождь сумел подняться над личными обидами и способен на высшую справедливость!
Как тут не закричать «ура!», как не стиснуть в объятиях Нину Евгеньевну и дочурку Светланку! Ведь и они причастны к его небывалому взлету, и теперь они — маршальская жена и маршальская дочь! Бывают же чудеса на белом свете, когда внезапно сбывается самая заветная мечта!
Приглядевшись к плеяде первых советских маршалов, в которую он все-таки, наперекор всему, попал, Тухачевский не мог не удивляться: он был удостоен высочайшего воинского звания вместе с Ворошиловым, Буденным, Блюхером, Егоровым… Неужели и Ворошилов согласился с тем, что ему, Тухачевскому, тоже будет вручена маршальская звезда? Неужели и Буденный не был против? И даже Егоров? Все было странным, загадочным, таило нечто непонятное, но от этого радость не потускнела, от этого жизнь не перестала быть для него счастливой и желанной. Пусть радуются друзья, пусть исходят завистью и злобой враги!
Тухачевского особенно порадовало, что среди множества поздравлений была телеграмма и от Вячеслава Вересова, и конечно же от Зинаиды Тугариновой…
По случаю присвоения маршальского звания Тухачевский закатил банкет в «Метрополе». На торжество был приглашен Сталин, но он не снизошел, прислав, однако, поздравительную телеграмму. Зато дружно приехали все, кого считали ближайшим окружением новоявленного маршала: Якир, Корк, Гамарник, Эйдеман… Почтили своим присутствием как явные, так и скрытые недруги: Ворошилов, Буденный, Егоров… Круглое, порой плутоватое лицо Ворошилова было воплощением неподдельной радости, в искренности которой никто не посмел бы усомниться.
Нарком обороны торжественно зачитал поздравительный приказ и вручил Тухачевскому именные золотые часы.
Тухачевский и здесь, на банкете, сиял от счастья: наконец зажглась в его жизни заветная путеводная звезда! Маршал лихо пил, хохотал, рассказывал анекдоты — словом, был душой компании. Не давая собравшимся как следует закусить изысканнейшими деликатесами, спешил произносить тосты:
— За первого гражданина Страны Советов и любимого вождя всех народов товарища Сталина!
— За красного командарма ленинско-сталинской гвардии Клима Ворошилова!
— За непобедимую красную кавалерию, замечательного полководца Семена Буденного!
Хрустально звенели сдвинутые разом бокалы. Ворошилов загадочно улыбался, Буденный то и дело с видимым удовольствием и врожденной хитринкой крутил свои лихие усы.
— Каков наш бывший дворянчик? — Вопрос Ворошилова был обращен к Буденному, когда в гулком шуме подвыпившей компании их не могли услышать другие.
— Слишком легко он променял кивер гвардейского офицера на мою буденовку, — буркнул Буденный.
— Занимаешься плагиатом, повторяешь слова Хозяина, — усмехнулся Ворошилов. — У свежеиспеченного маршала дворянская ветвь аж с пятнадцатого века, — продолжал он многозначительно. — Не то что мы с тобой — из грязи в князи. Впрочем, если бы не мое согласие — хрен в зубы он бы получил, а не маршала.
— Теперь с ним надо держать ухо востро: ему переметнуться либо заговор сочинить — раз плюнуть. Вишь ты, любимец армии объявился! Если вовремя не остановить, он нас с тобой затмит. А ты, Клим, чем думал, когда включал его в список маршалов? Убежден, что не тем местом, которым думать положено, а совсем другим.
На такие шуточки своего друга Ворошилов никогда не обижался: Семен еще и не такое может сморозить, у него не заржавеет.
— Воля Хозяина. — Ворошилов ткнул указательным пальцем в потолок. — А поперек его воли разве попрешь?
— Гляди, как сияет. — Буденный кивнул на веселящегося Тухачевского. — Герой Симбирска! Да он этот городишко аж с третьего захода взял. А Кронштадт? Людей положил — тьму, а взял только со второго захода. Да и от Колчака не раз затрещины получал.
— Да Колчак его чуть в Тоболе не утопил, — подхватил Ворошилов. — Ты самое главное подзабыл. Про Варшаву.
— Чистой воды авантюрист! А такую же звезду, как и мы с тобой, нацепил, разве это по справедливости? Придет время, я этому деятелю еще припомню Бабеля, якшался он с этой вражиной.
— Небось с его подачи этот писака Конную армию в анекдот превратил?
— Ага, а то с чьей же? Как он там, собака, настрочил: «Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет». А здорово я тогда Максимыча лягнул? — Буденный уже основательно принял и потому сейчас с явной непоследовательностью перескакивал с одной темы на другую.
— Помню, Сеня, помню, — оживился Ворошилов. — «Бабизм Бабеля из «Красной нови»? А старик-то аки тигр вцепился в тебя!
— Так ему этот вшивый еврей был дороже легендарного командарма! — взвился Буденный, запамятовав, что жена Ворошилова Екатерина Давидовна — из еврейской семьи. — Бабель, видите ли, украсил своих героев лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев! Это ж надо! Совсем свихнулся основоположник!
— А «Конармию» свою этот пройдоха вручил своему дружку. — Ворошилов вновь кивнул в сторону Тухачевского. — Да еще с автографом.
— И что он там нарисовал? — оживился Буденный.
— Назвал другом и товарищем, понял? — со значением ответил Ворошилов.
Разговор этот мог затянуться надолго, благо что Буденный не переставая подливал коньяку в рюмку Ворошилова, не забывая при этом и себя, но беседу пришлось прервать: к ним подошел Тухачевский.
— Хочу, Климент Ефремович, персонально за тебя, за маршала, на брудершафт. — Пьяная, неискренняя улыбка светилась на его лице.
Ворошилов отшатнулся от Тухачевского, будто тот предлагал ему выпить яд, говоря при этом в высшей степени неприятные слова.
— Маршал! — едва ли не с презрением воскликнул Ворошилов. — Какой я, к чертовой бабушке, маршал? Какой ты, Мишка, маршал? Никакие мы с тобой не маршалы. — Он говорил громко, рассчитывая, что его если и не услышат все, то наверняка многие. — Настоящий маршал у нас один — товарищ Сталин. Первый маршал, понятно? Да что там маршал — генералиссимус! Великий маршал побед на фронтах гражданской войны! Думаешь, ты Колчака победил? Черта лысого! Товарищ Сталин победил! Если бы не товарищ Сталин — ты бы сейчас не в маршалах ходил, а как был — в поручиках! Несмотря на всю твою невозможную мужскую красоту. — Он ядовито ухмыльнулся. — Завидую, бабы к тебе липнут. Думают небось, стервы, что ты и в постели великий полководец. Нет, Мишука, маршал у нас один — Сталин! — Он повторял и повторял навязчивую мысль. — Истинный маршал коммунизма! — Он наконец остановился и пьяными глазами уставился на Тухачевского в упор: — А брудершафтами я не увлекаюсь, извини. Все эти брудершафты и прочая фигня — по дворянской части. А я — пролетарий, извини.
Улыбка слетела с румяного лица Тухачевского, ее сменило сумрачное выражение дотоле горевших синим пламенем глаз.
