Я отшатнулся и наваждение пропало: я вновь ехал на лошади. Быть может, через минуту меня ждет небытие? Но зачем тогда она оттягивает эту минуту? Лучше уж сразу — ERASE! — и дело с концом. Что для нее стереть ненужную программу?
Или она поняла, что мы здесь — живые? И теперь пытается найти какой-то иной выход?
Кавалькада въехала в ворота замка, окруженного высокой стеной, полностью скрывающей убранство внутреннего дворика. Зато за воротами мы увидели великолепный хрустальный замок — точнехонькую копию того, где я один раз уже побывал. Справа от ворот размещался открытый в настоящее время ангар, через двери которого виден был стоящий дракон... без голов. Головы лежали рядом.
— Это мои мастерские, — пояснил хозяин.
Мы подъехали к главному входу, спешились. Подбежавшие слуги увели лошадей на конюшню — слева от ворот.
— Оставьте нас, — сказала принцесса.
Хозяин, взяв Юниса и сэра Жеральда под руки, повел их смотреть владения. Юнис обернулся на меня, а сэр Жеральд — нет.
Мы поднялись с принцессой в просторный хрустальный зал.
— Серж! — принцесса бросилась мне на грудь.
Вот оно что! Все это было лишь спектаклем: посмотреть, как я буду реагировать на такой поворот событий, когда она выйдет замуж. Еще одно испытание! Сколько же их еще будет?
— Слушаю, мадам, — холодно ответил я, отстраняя ее. — Что-нибудь случилось?
— Серж, милый, ты же ничего не знаешь...
— Почему же? Я полагаю, что знаю вполне достаточно. Все, что ты хотела когда бы то ни было сказать, ты, по-моему, давно сказала — еще там, в настоящей реальности. Если ты придумала что-то новое... пожалуйста, я могу тебя выслушать, но только из теоретического интереса. И только действительно новое.
Ну что она может мне еще сказать? Признаться в любви? Посредством компьютера это сделать проще: все превращается в разновидность игры, хотя компьютер — не игрушка, а инструмент. Вроде лома. Интеллектуального лома. Как с его помощью можно признаться в любви? Да так, как говорила колдунья Акив: а вы пробовали признаться в любви при помощи токарно-винторезного станка? Это может сделать разве что токарь-виртуоз. Так и тут. Но к интеллектуальному лому требуется приложить интеллект — чтобы привести его в действие.
Нет, это не игра. Под оболочкой программ, под обрамлением интерфейса, под перемещением световых пятен по экрану скрываются живые люди — и не только тут, но и там, в истинной реальности. Обмануть — и обмануться — можно всюду, в любой жизни. «Я сам обманываться рад...». Обманывали, лгали, убивали — и с помощью гусиного пера и бумаги и, наверное, с помощью бересты и глиняных табличек. С помощью последних это можно сделать и буквально — если ударить по голове. Не оттуда ли пошло выражение «слово убивает»? Но это шутка, а всерьез...
Компьютер облегчает любую задачу— как задачу убийства словом, так и задачу исцеления. Он — величайшее искушение. И, может быть, тем более опасное, что вторгается в сферу нематериального, зыбкого: сознания человека, его памяти, взаимоотношений с другими людьми.
Но таких искушений в истории человечества было много — взять, к примеру, появление огнестрельного оружия, атомной бомбы, техники зомбирования... Любое изобретение, открытие меняет сознание человека. Слабые не выдерживают, остальные... остальные остаются людьми, продолжая сохранять в себе все то, что позволило человечеству дожить до настоящего момента.
То же самое и с компьютером. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей...». Главное — не думать только о красе ногтей, не только о компьютере. И не забывать о тех, для кого все это делается — о людях. Ведь каждый человек, взятый изолированно от других, — ничто.
А Вика... Что ж, как ни прискорбно признаваться, она — всего лишь частный случай. Я-то вообще причем? Пусть она прямо не говорила мне о своей любви — там, наверху, в настоящей реальности, — но те намеки и вздохи, которые она отпускала, ясно давали мне понять, что она не прочь услышать то же самое из моих уст. Но не нравилась она мне! И сейчас не нравится, причем еще больше, несмотря на все ее ухищрения — или благодаря им.
Что она вообще хотела доказать? «Если я тебя придумала, будь таким как я хочу»? Это возможно только в результате мысленного эксперимента и нельзя осуществить даже в виртуальном пространстве. История, опять же, дала немало примеров, когда человека старались «сломать» — и что? Сломленный человек нужен только неполноценному, чтобы не так заметна была собственная убогость.
Да, с компьютерным персонажем подобное осуществить проще. Но суть от этого не меняется: можно заставить действовать по чьему-то желанию-программе — иногда. Но нельзя заставить думать так, как кому-то хочется: думать я всегда буду так, как хочу сам. Иначе это буду уже не я.
Поэтому все Викины ухищрения напрасны. Пусть-ка она и меня заточит в подземелье... — я вспомнил замок-тюрьму и содрогнулся: а ведь сможет... От любви до ненависти — один шаг, а сколько этих шагов я уже сделал?
— Серж, милый! — глаза ее были полны слез.
Я тупо смотрел мимо — иной реакции я проявить не мог. Как мне надоело это там... и вот опять. Переносить эти отношения сюда... Ну ладно, потерпим еще немного, чтобы узнать, чем это все обернется.
— Сядь, — попросила она.
— Зачем? — удивился я. Уж не хочет ли она плюхнуться мне на колени? Да и было что-то подобное, кажется. Не люблю повторов.
— Сядь, я прошу. Я послушался.
Она стояла передо мной, прижав руки к груди.
— Ну? — довольно грубовато спросил я.
— Серж, тебя нет, — отрешенно произнесла она. Это что, формула моей дематериализации?
— В каком смысле нет? — спросил я.
— Тебя нет... там, в реальном мире. Ты погиб. Машина... пьяный водитель... въехал на тротуар... Я не знаю подробностей, мне рассказывали из десятых рук... Говорили, ты кого-то там спас, ребенка, девочку... может быть и врут, приукрашивают, но я знаю: ты мог это сделать! А сам упал под колеса. Насмерть...
Я встал. Я был готов ко всему, но только не к этому. Меня нет. Меня — нет. Меня... нет?
В глубине души я понимал, что в здешнем нереальном мире я сам нереальный, что все происходящее со мной — не больше чем фикция, игра электронных лучей по экрану монитора. Понимал, хотя жил, как это принято говорить, полнокровной жизнью: ел, пил, сражался, дружил... И хотя относился к происходящему немного иронично, но это потому что мне казалось, что все происходит не со мной, что настоящий я — там, где-то высоко, на уровне богов, наблюдаю за собой маленьким и всегда готов прийти на помощь... А, может, и приходил...
И вот оказалось, что никакого «большого» меня не существует. Нет. Меня — нет. Больше нет. Больше нет меня большого. А вот маленький — остался. И отныне он должен жить самостоятельно, без оглядки «наверх». Но для этого нужна полная свобода. Иначе — не будет никакой жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
