Когда надоело, взяла миску: там был раскисший рис с кусочками мяса. Ложки не обнаружилось, и пришлось есть руками, а потом вытирать их об одеяло.
Часа через два она повторила попытку, постучала в дверь. На этот раз в коридоре затопали. Помня о камере, она изобразила на лице радость.
– Чего беснуешься? – донесся низкий голос с хрипотцой.
– Скажите, почему я здесь? Это больница или тюрьма?
– Это ад, детка, – ответил охранник. – Успокойся, а то я зайду и сам тебя угомоню дубинкой по ребрам.
Это было бы, конечно, хорошо – представился бы шанс сбежать, который закончился бы фиаско, а умирать прямо сейчас в Анины планы не входило. Вчера у нее появилась надежда, что Дым придет. О том, что его может не быть в живых, она старалась не думать, как и о том, что найти таинственную базу сложно. Но надежда не только живучая тварь, она еще корректирует реальность, решает, во что верить, а на что закрывать глаза.
– Ну скажите… За что меня посадили? – взмолилась она.
– Придет врач, у него спросишь.
– Врач? Это психушка, что ли? – пробормотала она и укусила себя за руку. – Мамочки! Но я нормальная. Нор-маль-на-я!
Охранник не выполнил угрозы и затопал прочь. Ждать пришлось часа два. Аня всячески выражала обеспокоенность, а сама думала об изменениях энцефалограммы, разглядывала синяки на сгибах локтей.
Когда по коридору разнеслись шаги, душа Ани сжалась от страха, захотелось забиться в угол, отсрочить миг экзекуции, но она победила себя: у нее амнезия, ей должно быть любопытно.
Щелкнул замок, она шагнула назад и сделала невинное лицо, но охранники не дали разыграть комедию: один остался стоять позади толстяка, второй прицелился в нее из пистолета, велел повернуться и защелкнул наручники, заведя руки за спину, и тут явился взору давешний вивисектор.
– Почему я здесь? – пролепетала она, глядя на толстяка. – Я сделала что-то плохое? У меня должно было быть новоселье.
Ради убедительности она даже выдавила слезу… И произошло немыслимое: вивисектор поджал губы, вскинул брови – будто бы растрогался от ее слов, – но быстро взял себя в руки:
– Отставить разговорчики!
– Это психбольница? Но почему они с автоматами? Отпустите меня, я здорова, это какое-то недоразумение. Мы с братом квартиру купили, у меня должно было быть новоселье… а я почему-то здесь. Доктор, человек вы или нет?
Вивисектор колыхнул жирной щекой, даже взгляд отвел, будто виноватым себя почувствовал. Правильно, чувствуй, свинья заплывшая!
И снова лаборатория, кровь из вены, медсестра Сова, поглядывающая искоса. Укладываясь на кушетку, Аня жалобно посмотрела на Сову:
– Я сделала что-то плохое?
И тут Сова снизошла и заговорила с ней, воровато оглядываясь по сторонам:
– Да, сломала нос охраннику.
– Но почему я здесь?
– Потому же, почему и остальные.
Пришел вивисектор, и медсестра замолчала, прилепила датчики к Аниным вискам. Толстяк снова закрыл собой экран возле стены.
– Что со мной, доктор? – проблеяла Аня.
– Вчера на людей бросалась, сегодня не помнишь ничего…
– Я – на людей? – возмутилась она.
– Да-да, подруженька, ты очень плохо себя вела, мы тебя немного наказали, и теперь пытаемся понять, что с тобой происходит.
– Что?
– Пока не знаем, но прогресс идет вперед, и все объяснимо. Что ты помнишь, подруга моя?
Аня пересказала последние дни своей мирной жизни, подготовку к новоселью. Вспомнила, что речь шизофреника путаная, переключилась на подруг, потом заладила, объясняя преимущества АК перед аналогами, не закончив мысль, переключилась на «чехов», что-де «чехи» их отряду засаду устроили, а рядом виноградное поле… И пляж.
– Все, хватит, – проговорил толстяк, окончательно уверившись, что подопытная повредилась рассудком, но не удержал язык за зубами и добавил: – Мы еще двоих в ту аномалию засунули, оба поджарились, а ты почему-то только с ума сошла.
– Что за аномалия? – округлила глаза Аня.
– Ты – очень любопытный экземпляр, подружка моя, а мы тебя чуть не угробили, – он цыкнул зубом. – Наташа, еще кровушки возьми.
– Что со мной? Вы так странно изъясняетесь, – пролепетала она, дрожа ресницами.
Вивисектор захохотал, но, встретившись с ней взглядом, закашлялся и позвал охрану:
– В четвертую ее отведите. Будем наблюдать дальше.
– Можно помыться? – попросила Аня.
– Обойдешься, милая подруга, – пробурчал толстяк, отворачиваясь.
Аня вспомнила, что отчество у него – Адольфович, весьма символично. Ей снова надели наручники и повели ее по коридору в сторону, противоположную той, откуда пришли.
По пути встретилась молодая черноглазая женщина с острым лицом, в форме охранника.
– О, Яночка, здравствуй! – обрадовался вивисектор и остановился. – Ты к нам надолго?
Охранница скользнула взглядом по Ане и ответила:
– Пока материала хватает. Как только закончится, пойду его добывать.
– Ох, красота ты наша! Чтоб мы без тебя делали?
– Не говорите, – ответила она холодно. – Когда освободитесь, зайдите с Наташей ко мне, а то соскучилась.
– Конечно, зайдем, – елейно улыбнулся вивисектор и толкнул Аню в спину: – Шевелись. Вперед, сто сороковая, что заснула?
Это была камера на четверых. Койка возле дырки в полу, заменяющей унитаз, пустовала, на остальных сидели женщины, одновременно повернувшие головы и уставившиеся на новую соседку.
Аня поздоровалась, потерла запястья, еще помнившие сталь наручников, и уселась на свою постель, оглядела сокамерниц. Возле самого выхода покачивалась длинная худая девушка, крашеная блондинка. Судя по темным корням волос, отросшим на пять сантиметров, она тут обитала минимум месяц.
Справа была пухлая кудрявая брюнетка лет сорока с обвислыми щеками и взглядом снулой рыбы, слева – совсем молоденькая девушка, почти девочка, с косой розовой челкой.
Аня представилась. У худой задергалось веко, ее стало выстегивать, как наркоманку, безгубый рот искривился, и она заревела, заголосила сиреной.
– Ну вот, заладила, – проворчала девочка. – Заткни хлебало, а?
Худая раскрыла рот и удвоила усилия.
Брюнетка не отреагировала никак, легла на бок лицом к стене.
– Я Римма, – проговорила девочка. – Можно звать Рикки. Блин, вот же гадство! Теперь хана нам, часа два ее рев слушать.
Оглядев свое новое жилище, Аня заметила скрытую камеру и попросила Римму-Рикки объяснить, что тут происходит. Девочка рассказала то, что Аня и так знала: тут концлагерь, где проводят опыты на людях. Худая, Юля, раньше нормальной была, потом ее забрали, а привели уже такой. Толстуха всегда отмороженной была. Спасибо, нужду справляет в дырку, а не под себя.
На Римме испытывали артефакты: резали и засекали время, как быстро свернется кровь. Потом смотрели, как ускоряется регенерация, может ли человека поработить кукловод, если у него будет соответствующий арт. Римма задрала серую, как у всех, робу и продемонстрировала спину, покрытую свежими розовыми рубцами.
– Я бы повесилась, но боюсь, – вздохнула она. – Понимаю, что надо, блин, а не могу че-то.
Аня пожалела ее, села рядом и прошептала в самое ухо:
– Меня будут искать. Нас отсюда вытащат.
Римма криво усмехнулась:
– Размечталась. База в глухом лесу, в странном месте. Аномальная Зона – слышала?
– Слышала, но в подробности не вдавалась, расскажи.
Зона была смертельно опасной: тут встречались смертельно опасные места, в этих местах находили полезные штуковины, которые непонятно как работают. Именно для испытаний артефактов на людях и была создана база – по сути, концлагерь.
– Нет, чтобы преступников сюда, – закончила Римма, – а они, короче, на невинных людях испытывают, на тех, кого никто не будет искать.
«Меня непременно найдут», – подумала Аня, потерла висок: длинная Юля продолжала голосить, от ее рева разболелась голова.
– Заткнись, а? – велела ей Аня, представляя, как затыкает ее рот простыней.
Дылда захлопнула варежку, пару раз схватила воздух ртом и затихла.
– Офигеть, послушалась тебя. Обычно ей и на надзирателей пох. Они ее – шокером, а она орет еще больше. Ты бы переселила к сортиру Рыбу или, короче, ее, а то воняет же, капец, а им по фиг.
Аня подумала, что было бы здорово, если бы они поменялись местами, и обе умалишенные будто по команде поднялись и зашагали к ней. Сначала подумалось: бить будут. Но нет, уселись по краям постели. Рыба улеглась и принялась выталкивать Римму, Аня сама встала, не веря своим глазам. Юля начала раскачиваться.
Римма вскинула брови:
– Чего это они?
– Выполнили твое пожелание, – сказала Аня и выбрала кровать Юли. Лежбище Рыбы воняло кожным салом и застарелым потом.
