Неприятель несколько раз тревожил нас небольшими перестрелками в лесах, на левом спуске с гор.
По возвращении Милорадовича к Кульму, нас снова перевели к Его Высочеству, чему мы были очень рады.
Так как конница наша нуждалась в кормах около Теплица, то ее поставили на кантонир-квартиры в шести или семи милях от Теплица назад, несколько влево от Пражской дороги. Мы занимали богатые места, и в короткое время конница наша поправилась.
Великий князь стоял в прекрасном замке, окруженном городками, селениями, садами и рыцарскими древними замками, из коих Газенберг отличался от других вышиной одной башни и местоположением своим.
Адъютант князя Голицына Башмаков, ездивший в г. Лейтмериц (что было от нас в трех милях), видел там вновь прибывшее из России Нижегородское ополчение и отца моего, который был начальником штаба при графе Толстом, командовавшим сим ополчением. Батюшка расспрашивал его обо мне и поручил сказать, что желал бы со мною видеться. Я немедленно выпросился у Куруты на три дня и поехал с моим слугой Николаем верхом; но, прибыв в Лейтмериц, я не застал там отца, который уже выступил к Ауссигу. Я отправился нагонять его через городок Ловозиц, известный по сражению в Семилетнюю войну между Фридрихом II и австрийцами. Я продолжал путь свой по берегу Эльбы, бесподобными местами. Обозы ополченных занимали всю дорогу. Странно было видеть бородатых мужиков, имеющих на голове уланские серые шапки и еще с короткими черными султанами. Я спрашивал встречавшихся офицеров, не знают ли они полковника Муравьева? Все его знали. С бьющимся сердцем приближался я к Ауссигу и с особенной радостью въехал ввечеру в городок, в котором отец находился. Вмиг отыскал я квартиру его, но не застал его дома: он разводил передовые посты. Часа через два батюшка возвратился. Мы поужинали и легли спать.
На другой день люди его пришли к нему жаловаться, что австрийцы заняли его конюшню. Я тотчас же сошел вниз, вытолкал австрийцев с их лошадьми и прогнал их офицера, чему батюшка весьма удивился, потому что он еще не видел австрийцев и не знал, как с ними должно было обращаться. Ополченные смотрели удивленными глазами на войска союзных держав. Отец, желая похвалиться своими войсками, показал мне сперва своих ополченных крестьян, а после того артиллерийскую конную роту полковника Ховена, которая в самом деле была в отличном состоянии.
Ввечеру представил он меня графу Толстому, который принял меня ласково.
Отец мой выехал из Москвы с князем Урусовым в Нижний Новгород в то время, когда французы подходили к Москве. При нем находилось человек десять молодых людей, которых он учил и приготовлял на службу. В то время формировались в Нижнем Новгороде ополчения под командой графа Толстого. Желание моего отца было вступить в службу, но князь Урусов, слабый, старый и упрямый, противился тому. Он сердился на батюшку и грозил лишить его наследства, если он вступит в службу и оставит его. Сам отец не имел почти никакого состояния, однако желание участвовать в войне все превозмогло, и его приняли на службу из отставных подполковников полковником по армии. При сем случае он определил на службу и окружил себя своими учениками, коих произвели в свиту по квартирмейстерской части офицерами. В числе их были: Бурцов, Филиппович, Беспальцев, Кек, граф Бутурлин и Рочфорт.
Батюшка обладал необыкновенным трудолюбием и от того не упускал никогда обязанностей своих по службе, коей он принес большую пользу, ибо из окружавших графа Толстого он единственный был деловой, так что дело на нем лежало. Граф был человек благородный, но довольно бестолковый; он видел слабости моего отца, замечал ему, но на него одного полагался, и можно сказать, что ополчения были сформированы заботами батюшки. Рассказывают, что еще при сборе оных однажды дворянство отказалось было служить, и все сказались больными. Тогда отец поспешно отправился в собрание дворян и, обнажив среди них саблю, произнес такую энергическую и даже грозную речь, что всё вмиг изменилось, больные выздоровели и вступили в службу.
В другой раз пензенские ополченцы взбунтовались, перерезали своих офицеров и, назначив своих, разграбили какой-то город, стали разбивать кабаки и собирались идти на Пензу. Батюшка отправился с пензенским конным ополченным полком и въехал один в город Арзамас к бунтовщикам, которые, увидев такую решительность, оробели, выслушали речь отца моего, выдали сперва заключенных офицеров своих, а потом начальников бунта и просили прощения. Их до 200 пересекли кнутом и отправили в Сибирь; а прочим, коих было до 6 тысяч, отец мой тотчас приказал выступить в поход, и они после того сделались совершенно покорными. По переходу ополчений за границу, отец мой исключительно распоряжался ими. Их с места выступило до 70 тысяч, но за границу перешло не более 35 тысяч; прочие люди пострадали от повальной болезни, опустошавшей те губернии, через которые французы отступали, и остались в госпиталях.
Граф Толстой, при отличных свойствах души его, был мало способен для командования, почему отец мой управлял всеми делами в его корпусе. Генерал-лейтенант Николай Селиверстович Муромцов был дивизионным начальником в ополчении и в большом доверии у графа Толстого. Человек он был пустой и много мешал порядливому ходу распоряжений, почему батюшка не мог иметь к нему уважения. Михаил Николаевич Новиков занимал место дежурного штаб-офицера. Хотя он еще был молод, но дворянство пензенское выбрало его в свои предводители. Новиков не получил особенного воспитания, но сам образовался чтением и обращением в обществе. Он был умен, правил благородных и обладал даром слова. Он имел обширные сведения о России, должность свою исправлял отличным образом и был в хороших отношениях с батюшкой.
Из окружавших графа Толстого я видел следующих: адъютанта его Филимонова – чистая Москва, и стихотворец, и сплетник, и любезный малый, и сердечкин; его любили в обществе, но не на деле; адъютантов Муромцова и Керестури (сын доктора в Москве, хитрая и умная особа). Квартирмейстерской части прапорщик граф Бутурлин попал в близкие к графу Толстому со своим неразлучным пестуном англичанином Рочфортом, который также был прапорщиком свиты. При Бутурлине находился также французский эмигрант Жиле, которого приняли в нашу службу штабс-капитаном; он был человек добрый, но принадлежал к числу дармоедов, наполнявших наши главные квартиры. В 1816 году, когда, отправляясь в Пермь, я навестил отца в деревне, Жиле приезжал просить его о представлениях к наградам за прошлое время. Заметив у него в петлице медаль за 1812 год, которую ему вовсе не следовало носить, я с него снял этот знак. То же самое сделал князь Волконский в присутствии многих офицеров с воспитанником Жиле, графом Бутурлиным, который также надел было эту медаль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
