Выехали на большую дорогу, — там была покинутая стоянка, валялись всякие отбросы.
Заяц увидел лоскуток войлока, велел поднять ягненку. Красная тряпочка валялась, и красную тряпочку поднял ягненок. А потом красный ярлычок от чайной обертки велел ягненку подобрать заяц.
Тут заяц повернул овцу с дороги и поехали тропкой, и доехали до самой до норы волчиной.
Волк высунулся из норы: что за чудеса?
А заяц и говорит ягненку толстым голосом:
— Постели белый ковер!
Ягненок постелил войлок.
— Покрой красным сукном!
Ягненок разостлал тряпочку.
Заяц слез с овцы и стал на красную тряпочку, как на орлеца.
— Подай царский указ!
Ягненок подал красный чайный ярлычок.
Заяц взял ярлычок в лапку.
— От царя обезьяньего Асыки велено от всякого рода зверя доставить по сто шкур. От волков доставлено девяносто девять шкуров, одной шкурки нет.
Заяц остановился, будто передохнуть.
А волк хвост поджал: одной шкуры нет! не за ним ли черед? — да бежать —
Да бежать без оглядки.
* * *
Бежит волк —
Навстречу лиса.
— Куда это тебя несет, серый?
— Ой, смерть пришла.
— Какая такая смерть?
— Заяц царский указ привез: обезьяний царь мою шкуру требует.
— Не может быть!
— Ну, вот еще, сам видел: указ с печатью.
— Нашел дурака, а ты и веришь? Пойдем, я этого займищу на чистую воду выведу.
Волк уперся:
— Да ты убежишь, Лисавна, меня и сцапают!
— Да зачем бежать-то?
— А затем и бежать, давай схвостимся, а то иди одна.
Лиса согласилась: привязала свои хвост к хвосту волчиному. Волк подергал, крепко ли? Крепко.
И побежали волк да лиса выводить заяца на чистую воду.
И благополучно добежали до норы волчиной.
Сидит заяц на красной тряпочке, как на орлеце, в лапках красный чайный ярлычок.
— От царя обезьяньего Асыки велено доставить сто лисичьиных шкур. Доставлено девяносто девять шкуров, одной шкурки нет.
Лисица как услышала — и! куда прыть! — да драла и волка за собой.
Волк прытче, лисе не угнаться.
Бежали, бежали, упала лиса.
Уж мордочкой назад тащится, бок трется о камни, вся шкура слезла.
Волк оглянулся.
— Бессовестная, еще и шубу снимает! И погнал в гору. А когда добрались они до самой верхушки, мертвая лиса скалила зубы.
— Мучаешься, стараешься, а у вас одни смешки!
Волк едва дух переводил, пенял лисе.
Жила-была старуха…*
Жила-была старуха и был у нее сын. Бедно они жили: земли — сколько под ногтем и все тут. И повадился на их поле заяц: бегает усатый, хлеб травит.
Дозналась старуха.
— Самим есть нечего, а тут еще… уж я тебя! — точила на зайца зуб старуха.
У соседа росла в саду старая вишня, пошла старуха к соседу за вишневым клеем.
Дал ей сосед клею, сварила старуха да с горяченьким прямо на поле.
А лежал на поле камушек, на этом камушке любил отдыхать заяц: наестся и рассядется, усами поводит от удовольствия. Старуха давно заприметила, взяла да этот заячий камушек клеем и вымазала.
Прибежал в поле заяц, наелся, насытился и на камушек, сидит облизывается. А старуха и идет, и — прямо на него. Он туда-сюда, оторваться-то не может: хвостишком при-липнул!
Ухватила старуха зайца за уши — попался! — и потащила.
— Изведу ж тебя, будешь ты у меня хлеб таскать, проклятущий!
А заяц и говорит старухе:
— Тебе меня, бабушка, никак не извести! А уж если приспичило, так я тебе сам про мою смерть скажу: ты меня, бабушка, посади в горшок, оберни горшок рогожкой, да с горки в пропасть и грохни, — тут мне и смерть приключится.
Посадила старуха зайца в горшок, обернула горшок рогожкой, полезла на горку — горка тут же за полем, — вскарабкалась на горку да и ухнула горшок в пропасть.
Горшок хрястнул и вдребезги, — слава тебе, Господи! — а заяц скок и убежал.
И дня не прошло, заяц опять к старухе — опять хлеб травит. Не верит глазам старуха: он! — жив, проклятущий!
— Ну, постой же! — еще пуще заточила на зайца зуб старуха.
Опять пошла к соседу за клеем, сварила клею да с горяченьким прямо на поле к тому самому любимому камушку, вымазала камушек клеем.
— Уж не спущу!
Зашла за кустик и притаилась.
А зайцу и в голову такое не приходит, чтобы опять на него с клеем, — наелся, насытился и на камушек, сел на камушек и — попался.
— Не спущу! — ухватила старуха зайца за уши, — не спущу! — и потащила.
— Бабушка, не губи!
— И не говори, не спущу! — тащит старая зайца и уж не знает, чем бы его: и насолил он ей вот как, да и обманул опять же.
— Бабушка, я тебе пригожусь!
— Обманул ты меня, обманщик, не верю! — тащит зайца старуха, не придумает, чем бы его: ли задавить, ли живьем закопать?
— Бабушка, чего твоей душе хочется, все для тебя сделаю, не губи!
— А чего ты для меня сделаешь?
— Все.
Приостановилась передохнуть старуха.
— В бедности мы живем.
— Знаю.
— Есть у меня сын.
— Знаю.
— Жени ты моего сына!
— Это можно: у соседнего царя три дочери царевны, на младшей царевне его женить и можно.
— Жени, сделай милость, — обрадовалась старуха, — а ты не обманешь?
— Ну, вот еще! Раз сказал, — сделаю.
— Постарайся, пожалуйста! Старуха выпустила зайца.
Заяц чихал, лапкой поглаживал уши. Позвала старуха сына, рассказала ему посул заячий. Что ж, сын не прочь жениться на царевне. И сейчас же в дорогу.
— А как тебя величать, Иваныч?
— Ё, — сказал заяц, — так и зовите: Ё.
— Ну и с Богом! Идите!
И пошел заяц со старухиным сыном к царю по царевну — будет старухин сын сам царевич.
* * *
Идут они путем-дорогой, заяц да сын старухин, а навстречу им на коне какой-то верхом скачет — одет богато и конь под ним добрый.
— Куда, добрый человек, путь держишь? — остановил заяц.
— В Загорье, в монастырь, по обету.
— А мы как раз оттуда. Только ты чего ж это так?
— А чего?
— Да уж больно нарядно, и на коне!
— А разве нельзя?
— И думать нечего: ни верхом, ни в одежде в монастырь нипочем не пустят, только и можно — пеш да наг. Оставь свое платье и коня, тут пройтись недалеко.
Тот зайцу и поверил: слез с коня, разделся.
— Мы постережем, не беспокойся! — сказал заяц, — иди вон по той дорожке, прямехонько в монастырь выйдешь.
А в том монастыре в Загорье как раз о ту пору чудил один, под видом блаженного, проходимец, монашки догадались да кто чем, тот и убежал из монастыря голый.
Монашки, как завидели голыша, на того блаженного и подумали: возвращается! — окружили его и давай лупить.
А заяц, как только скрылся с глаз несчастный, нарядил в его богатое платье старухина сына, посадил на коня и прощай.
* * *
Путь им лежал мимо часовни, там у святого камня понавешено было много всяких холстов и лоскутки шелковые — приношения богомольцев.
Зашли приятели в часовню, постояли, оглядели камень. Заяц, какие лоскутки похуже, в сапог сунул к старухину сыну, а понаряднее себе за пазуху.
Сел старухин сын на коня и дальше. Целую ночь провели в дороге, а наутро в соседнее царство поспели, и прямо к царскому дворцу.
Остановили часовые:
— Кто и откуда?
Ну, тут заяц не задумался: старухин сын — богатый царевич, а явились они к царю по невесту.
— У царевича в его царстве, — рассказывал заяц, — такое дело случилось, — мор: родители его, царь с царицей, и весь народ перемерли без остатка и остался во всем царстве один царевич и все с ним богатство. Хочет царевич посватать младшую царевну.
Часовые к царю. Зовет царь к себе. Выслушал царь зайца и отправил к царевнам: пускай познакомятся.
Пошел заяц со старухиным сыном к царевнам. И завели там игру в перегонки — кто кого обгонит?
Старухин сын побежал и запнулся — сапог соскочил. Заяц к сапогу, вытащил из сапога шелковые лоскутки.
— Экая дрянь! — швырнул лоскутки прочь, а на их место, будто стельки, из-за пазухи другие нарядные вынул да царевичу в сапог.
Как увидели царевны, какие шелка царевич в сапогах носит, все три сразу и захотели за такого богача замуж выйти.
Тут заяц игру кончил и к царю.
А уж до царя дошел слух, царь рад-радехонек.
— Берите царевну, благословляю!
А заяц и говорит:
— У жениха на родине ни души не осталось, мором все перемерли, некому и за невестой приехать. Уж вы сами, как-нибудь привезите ее.
Царь согласился: раз ни души не осталось, чего ж разговаривать? — и снарядили за невестой свиту.
— Я с женихом вперед поеду, — сказал заяц, — буду волочить по земле веревку, а они пускай по следу за нами едут.
