Пока шли, Тычок ни слова не сказал, лишь хитро щурился и держал рот на замке, хотя у самого на языке так и свербело выложить все. Безрод посмеивался в бороду, но вопросов не задавал. Шли уже по самой окраине города, где домишки встали пониже, и дымок вился пожиже.
– Ишь ты, даже сюда залез, ровно шило у старика в заду! – усмехнулся Безрод под нос и огляделся. – Наверное, рот от любопытства раскрыл, а как тут оказался, и сам не вспомнит. – Пришли. – Тычок остановился и отчего-то зашептал, показывая пред собой пальцем. Пришли? Безрод для пущей верности еще раз взглянул на старика. – Сюда. – Заговорщик бочком пихнул калитку и мышкой скользнул в перекошенные ворота. Сюда, так сюда. Безрод прошел во двор следом за стариком. Воротца стояли, будто хмельные. Правый столбик кренился влево, левый – вправо, кособокий тесовый плетень, темный от времени и непогоды, щербатился частыми дырами. Тычок пересек дворик, поднялся на сгнившее крыльцо и толкнул дверь. Оглянулся на Безрода, приглашая следовать за собой. Сивый поднялся по ступенькам, – одна, вторая, – пригнулся, минуя подсевшую притолоку, и ступил в полутемную избу, где уже возился Тычок, распаляя светец. Безрод огляделся. Слабенький огонек высветил стены, пол и потолок, кое-где темные от гари, утвари в горнице не нашлось вовсе – ни лавки, ни скамьи. У самого окна на сундуке сидела древняя старуха, наверное, ровесница избе, и безо всякого интереса глядела пустыми глазами на гостей. По всему было видно, что огонь только чудом не спалил всю избу – лишь облизал изнутри – и едва не вылез по потолочным балкам на кровлю. Так и стояла изба: целая снаружи, – горелая внутри. – Иду, значит, себе, иду… – Ворон считаю, – подсказал Безрод. – Ну и считаю! – взъерепенился Тычок. – Уж если считаю, так ни одна несчитанной не уйдет! Значит, шел, шел – и набрел на эту избу. Бабка ворожея, одна живет. Гляжу через дырку в заборе, гарь во двор выносит. Со стен соскребает и выносит. Ну, думаю… Даже через дырку в заборе заглянул, живчик. И все разузнал. Остается удивляться, как он все Торжище Великое не надул, не обхитрил? Пора бы уж! – Обещался помочь. А она нас приютит. Изба вон какая здоровенная! Хоть и горелая, а все же не постоялый двор. И девку нашу оздоровит. Ворожея, как-никак. Безрод медленно подошел к оконцу. Старая ворожея оторвала бесконечно усталый взгляд от дальних далей и взглянула на Сивого. Как ни прячет шрамолицый нутро от постороннего глаза, воя никуда не денешь. – Поди, ноет бочок? – спросила бабка голосом, – скрипучим, будто ворота калитки, но при том бодрым и внятным. – Крепенько досталось? Безрод усмехнулся. Старой ворожее разок взглянуть – сама расскажет, – что, где, когда. – Досталось. – Безрод сел против бабки и незаметно поморщился. Тянет бок. – А чего же сама по хозяйству? За год, глядишь, и управилась бы. Разве помочь некому? – Боятся. Да только меня ли им бояться!? – пробубнила бабка себе под нос, и всю аж передернуло.
Глаза у Сивого – будто в бездну глядишь, голова идет кругом. Еще шаг – и пропадешь. Глядит, как в болото засасывает. Заглядишься, память потеряешь, себя позабудешь. Видела разок такие глаза, и не забыть тот разок до самой смерти. – Больно тихо говоришь, ворожея. Не слыхать. – И не надо. Золу со стен обдерете, справите новую утварь. Да, пожалуй, и будет с вас. Гляди, сам не надорвись. – Не надорвусь, – усмехнулся Безрод.
– Ты, сивый, видать, ухмыляться горазд, – бабка скрипела со своего сундука, ровно несмазанная петля. – Через то и морщины пошли по всему лицу.
На эти речи Безрод лишь ухмыльнулся. – После полудня жду. А теперь пошли вон, старый да молодой!
И вовсе нос у бабки не крючком, как молва гудит о ворожеях, и не велик, будто топором рубленый. Аккуратный, словно точеный. Суха, подтянута, иным кругленьким молодухам задел вперед даст. Ох, видать, красива была старуха в молодости, наверное, немало молодецких сердец присушила! Поди, и нынче старики оглядываются. Безрод, ухмыляясь, поглядел на Тычка. Через забор углядел, стало быть? Как бы еще женихаться не стал, неопределимых годов мужичок. Хорошо, хоть от страха не трясется и не пускает слюни. Заполдень у погорелого дома остановилась телега, и четверо прошли в косенькие воротца, вернее, прошли трое, – четвертую внесли. – Доброго здоровья хозяевам! Старуха все так же сидела у оконца и глядела вдаль. Покосилась на здоровенную девку в дверях, что держала кого-то на руках и кланялась в пояс. Следом вошел Тычок и втащил скамью. Первая утварь в дом. – В угол, – проскрипела ворожея. – Да хворого на ту скамью. Тычок поставил скамью в угол, и Гарька уложила битую рабыню на подстеленную верховку. Ворожея встала, и Безроду показалось, будто кости старухи на самом деле заскрипели. Все скрипит в этой избе, – ворота, кости, петли. – Скребцы в подполе. – Бабка показала длинным, костлявым пальцем вниз. Подошла к скамье наклонилась над девкой, поглядела, пощупала грудь, послушала, как дышит. Обернулась. – Чья?
У Безрода в горле пересохло. Так давно не говорил о бабе – «моя»! – Моя! Бабка не ответила, только покосилась. Соскребли гарь, пустили по стенам свежий тес. Безрод прикупил маслянок, и вечерами в избе стало светло, как днем. – …Ходить к нашей ворожее – ходят, а боятся, – сидя вечером на ступеньке крыльца, Тычок заедал хлеб луковицей. Безрод примостился рядом в одной рубахе, несмотря на прохладу. Наработался одной рукой, взопрел. – Туда-сюда косят, под ноги глядят, лишь бы глазами не встречаться, деньги, еду суют – в сторонку смотрят. – И это углядел! – Соколиный глаз! – балагур вытянул тощую шею, и важно воздел палец. – Пока некоторые спят да прохлаждаются, иные, будто пчелки, покоя не знают! За те несколько дней, что простояли у ворожеи, Тычок широко раскинул хитрющими глазками и углядел то, что пряталось в тени старухиной избы. Людские недомолвки и недоглядки, опущенные глаза и скованные языки, торопливые шаги и всепонимающую усмешку ведуньи. Боятся. Безрод ухмылялся, ловя на себе опасливые взгляды местных. Видать, на всех постояльцев ворожеи легла тень неприязни к старухе. Но все страхи придавила нужда в бабкином умении. Люди гнали страхи прочь, стискивали зубы – и шли. С болями и хворями, с дурными снами и недобрым чохом. Что-то страшное тянулось за бабкой из прошлого, выглядывало из-за спины, недобро щерилось, пугало. Какая-то странность выступала из минувшего бесплотным призраком, словно туман. Гарька натаскала воды, наколола дров, вымыла днем всю избу, а когда село солнце, исподлобья поглядела на бабку и куда-то умчалась. Ее не было долго, потом, взмыленная, прибежала, зыркнула туда-сюда хитрыми глазами, подхватила на руки старуху, которой полгорода сторонилось, и куда-то унесла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
