Она очнулась от голоса Софии, рассказывающей о том, как Алстеды пережили те события тысяча девятьсот восемьдесят девятого.
— А потом, когда переворот произошел, многие иностранные правительства начали аннулировать знаки отличия и награды, которые присуждали Николае и Елене Чаушеску годами, и об этом стали сообщать в новостях. Йон сразу же позвал меня, чтобы я послушала. Видишь ли, у него вызывало ярость, что Чаушеску был удостоен высшей награды Дании; он всегда считал это ошибкой. И он был рад просто увидеть, как наконец совершен правильный поступок. Даже такой символический акт, как изъятие ордена, пусть слишком поздно, чтобы изменить ход событий, как это можно было сделать несколько лет назад, когда он рекомендовал такое. Но событие вселило в него надежду. Ведущий сказал, что за пятьсот лет истории датский монарх ни разу не отменял присуждение ордена Слона.
Она остановилась, чтобы посмотреть, поняла ли Фрейя, и продолжила:
— Давай-ка рассказывай. Лучше поздно, чем никогда. Раскрывай то, что вы с Питером Финчем обнаружили.
— Есть еще одна вещь, которую я хочу вам показать, — сказала Фрейя. — Я не показывала это даже Питеру, так как все, что бы Питер ни узнал, он опубликует и покажет миру. Здесь же нечто еще более личное, чем сам дневник. Я рискую, даже показывая документ вам, поскольку это может изменить ваше мнение о Северине.
Из нижней стопки документов Фрейя извлекла последнюю бумагу.
— Это из скандинавского источника девятнадцатого века. Я нашла его в тех же медицинских книгах, которыми пользовался Питер, когда изучал дневник, но он не искал этого… его больше интересовали другие вопросы. Это… — Она запнулась, но взгляд на внимательное лицо Софии заставил ее продолжить: — Это рецепт. Смесь для прерывания беременности: ромашка, шафран, корица и экстракт хвои различных вечнозеленых деревьев.
— Там говорится что-то вроде: «Горечь пихты и коры…» — попыталась София вспомнить место из дневника. — Ты… ты думаешь, она писала о выкидыше, но она приняла какое-то средство, чтобы его спровоцировать.
Фрейя осторожно заговорила в ответ:
— Мы знаем, что Виктор принял решение: если они поженятся, у них никогда не будет детей. Нельзя сказать, насколько это волновало Северину, тогда или позже.
Она остановилась и собралась с мыслями.
— Если попытаться воссоздать события, я думаю, они старались быть осторожными. Практиковали всевозможные ненадежные способы предохранения, доступные в те дни: календарный метод, прерванный акт, какие-то средства, которые умели готовить. Но потом случилась незапланированная беременность. Что я думаю… — Она взглянула на Софию, но не смогла прочитать выражение ее лица. — Я думаю, когда Северина сделала это, когда она вызвала аборт, это заставило их обоих совершить нелегкий выбор и победить свои страхи. Пройдя через это, она набралась смелости настоять, чтобы Виктор перестал колебаться и поддержал ее давнюю мечту показать миру свои собственные работы.
— Это был… их договор?
— Лучше не называть это так официально. И невозможно узнать, чувствовала она горечь утраты или нет, делая такой выбор. Конечно, если она собиралась рисовать, материнство было бы не единственной жертвой; ей пришлось бы отказаться от многого. Ей пришлось бы работать втайне от всех, рисовать предметы, которые выбрал бы он, зная, что ее работы будут приписываться Виктору до конца ее жизни и даже после смерти. Но он был ее учителем и верил в ее творчество, в то, что ее полотна достаточно хороши, чтобы подписывать их своим именем. Для него значение имело только искусство, и, по его мнению, — а может, по их мнению, — дети только помешали бы. Таковы уж были условия их брака. Я думаю, каждому свое.
Подняв руку к лицу, София рассматривала бумаги, разложенные на столе, и при этих словах грустно улыбнулась.
— Когда я была маленькой, то слышала от старых людей одно выражение: «Печаль — цена любви». И после брака с Йоном я поняла одну вещь: если цена сравнивается по значению с тем, что мы получили, пройдет немалое время, прежде я закончу платить. Он бы сказал, что правду, конечно, нужно открыть. Для меня это труднее. Но, заглядывая вперед, я могу сказать это. Возможно, наступит день, когда, даже зная то, о чем ты мне рассказала, я смогу черпать силы, думая о самоотверженности Северины, можно это так назвать. Это потребует времени, но я могу представить себе, что приду к этому. Однажды я, возможно, буду вдохновляться, думая о том, как она делала все необходимое, чтобы исполнить свое заветное желание и оставить частичку себя этому миру.
Фрейя поднялась по лестнице в галерею. Она несла пакет, и Питер уже стоял в дверях, заслоняя собой молодого помощника, чтобы первым взять пакет у нее из рук. На нем был новый костюм, которого она раньше не видела.
— Все в порядке, — сказала она ему. — Я объяснила Софии. Теперь она не возражает, если мы двинемся дальше.
— Все уже сделано, — говорил Питер, проверяя содержимое. — Я подал краткое изложение вчера днем. Мартин связался с представителями прессы сегодня утром. Думаю, релиз отправили факсом полчаса назад. Нам уже звонят по поводу интервью. Когда я только сказал ему, Мартин собирался снять их с продажи, но, поразмыслив, решил, что лучше рискнуть и предать дело огласке. Займет некоторое время, пока все, в настоящее время приписываемое Виктору Риису, будет пересмотрено. Они говорят о проведении симпозиума, где я сделаю основной доклад и представлю свою…
— Наслаждаешься?
— Почему нет?
Питер уставился на нее, застигнутый врасплох ее тоном. Выглядел он так, как будто только две минуты назад побрился и причесался, приготовившись давать интервью и фотографироваться.
— Это поразительная история. Открытие неизвестной художницы, выходящей на сцену спустя столетие безвестности. Один из сегодняшних звонков был из вашингтонского Национального музея женщин в искусстве. Не удивлюсь, если они пришлют кого-нибудь поучаствовать в торгах. Может быть, они будут первыми, кто устроит Северине Риис персональную выставку, как только все уладится.
Будто бы вызванный силой его слов, Фрейе явился образ: она так и видела надвигающуюся волну новостей, журнальных статей, выставок и диссертаций, которая вынесет Северину и ее работы к яркому свету научной экспертизы и обсуждений, в то время как ее собственный скромный вклад, хорошее знание подробностей истории останутся в тени.
Фрейя поймала себя на том, что, пока Питер продолжает вещать, она пытается догадаться, успел ли он уже помириться с Холлис. Видя, с каким удовольствием он перечисляет все новости и собственные организаторские успехи, Фрейя поняла, что новое открытие станет толчком для взлета его карьеры. И вынуждена была признать, что уже годы назад, когда Питер описывал свои шальные выходки по выходным, он отчасти завидовал молодым людям, чьи семьи владели загородными домами в Испании и ездили кататься на лыжах в Швейцарию. Может быть, светские развлечения всегда были для него не отдыхом после долгих часов напряженной работы, а просто еще одним способом построить карьеру, вплоть до отношений и брака с Холлис, семья и друзья которой были клиентами Мартина Дюфрена.
