Больше всего Иеремия Бентам гордился приглашенным им садовником. «Джон Эйтон, — сообщал он отцу, — племянник королевского садовника в Кью».[571] В те времена среди садовников имелась своя аристократия, но все же Эйтон не получил должности первого садовника князя. Ее уже занимал Уильям ГУльд, протеже знаменитого мастера английских садов Ланслота Брауна, прибывший в Россию в 1780 году, почти одновременном с Сэмюэлом Бентамом.
Пожалуй, именно в создании английских парков всюду, где он оказывался, ярче всего сказалась его англомания. Живописные, тщательно спланированные и при этом создававшие иллюзию естественности, английские парки с их прудами, гротами и руинами постепенно вытесняли регулярные французские. «Я обожаю английские парки, — писала Екатерина Вольтеру, — с их изогнутыми линиями, пологими склонами, прудами, похожими на озера, и ненавижу прямые линии и однообразные аллеи [...] Словом, англомания вытеснила у меня плантоманию».[572]
Императрица подходила к своему новому увлечению со свойственной ей практичностью, а князь, как всегда, влюблялся в новую идею без удержу. В 1779 году императрица наняла садовника Джона Буша и его сына Джозефа для создания ландшафтных парков в Царском Селе. В другие свои имения она также выписала англичан, Спарроу и Хэкетта. Потемкин, как истинный англоман, считал английского садовника почти равным русскому аристократу: однажды он обедал у семейства Бушей вместе с двумя своими племянницами, графом Скавронским и тремя послами, чем весьма озадачил баронессу Димсдейл. Она записала, что Потемкин пришел в восторг от «прекрасного английского обеда Буша» и отдал должное каждому блюду. Вскоре нужда Потемкина в садовых мастерах выросла так, что он выписал из Англии Эйтона и позаимствовал у Екатерины Спарроу.[573]
Самым знаменитым из садовников, однако, остался Гульд, и автору этих строк в 1998 году довелось слышать его имя и в Петербурге, и в Днепропетровске. Гульду посчастливилось: его нанял человек, описанный в английской «Энциклопедии садоводства» 1822 года как «один из самых оригинальных покровителей нашего искусства в новые времена». В нем Потемкин нашел своего alter ego, художника, создавшего в разных местах империи парки, поражающие своим размахом.
У Гульда имелся штат из нескольких сотен помощников, которые путешествовали вместе с Потемкиным. Он спланировал и разбил парки в Астрахани, Екатеринославе, Николаеве и Крыму (Артек, Массандра, сад Воронцовского дворца в Алупке). Местные краеведы до сих пор произносят его имя с почтением.
Самым необыкновенным умением Гульда было создавать английские парки за одну ночь. «Энциклопедия садоводства», опираясь на свидетельство помощника Гульда, Колла, утверждала, что на каждой остановке Потемкин приказывал строить путевой дворец, а Гульд разбивал парк из «кустов и деревьев, с гравиевыми дорожками, скамьями и статуями, которые возил за ними особый поезд». Большинство историков считают эти рассказы легендами, но петебургские архивы свидетельствуют, что Гульд действительно сопровождал Потемкина в те места, где, как известно по другим источникам, английские парки возникали за несколько дней. Не зря Виже Лебрен называла Потемкина волшебником из «Тысячи и одной ночи».[574]
Естественно, англомания Потемкина распространялась и на его живописные вкусы. В его собрании картин и гравюр, как говорили, имелись Тициан, Ван Дейк, Пуссен, Рафаэль и Леонардо. Русским купцам и послам он давал соответствующие поручения: «Я пока не нашел того пейзажа, который ваша светлость заказали, но надеюсь, что поиски увенчаются успехом», — писал ему русский посол в Дрездене.[575]
Вернувшись в Лондон в 1783 году, Джеймс Харрис дал рекомендательное письмо к Потемкину Джону Джошуа Проби, лорду Кэрисфорту: «Податель сего — высокородный дворянин, пэр Ирландии». Кэрисфорт прибыл в Петербург и сообщил императрице и князю, что в их коллекциях недостает английских шедевров, в частности, полотен его знаменитого друга, сэра Джошуа Рейнольдса. Екатерина II Потемкин согласились восполнить пробел. Художник мог сам выбирать сюжеты, но светлейший желал исторических картин. Через четыре года, после многих отсрочек, Кэрисфорт и Рейнольдс послали князю письмо; картины отправлялись на корабле «Дружба». Благодаря за гостеприимство, Кэрисфорт объяснял, что картина, предназначенная для Екатерины, — «Юный Геркулес, удушающий змею», и добавлял: «Конечно, нет надобности сообщать вашей светлости, знатоку древней литературы, что сюжет взят из од Пиндара».{72} Рейнольдс сообщал Потемкину, что намеревался повторить для него это полотно, но потом переменил решение и написал «Целомудрие Сципиона». Кэрисфорт послал ему также картину Рейнольдса «Купидон, развязывающий пояс нимфы». «Знатоки, — сообщал он, — находят ее прелестной».[576]
Картины и вправду были хороши и прекрасно подходили адресату. «Нимфа», или, как называют ее сегодня, «Купидон, развязывающий пояс Венеры», представляет амура, развязывающего пояс очаровательной богини с обнаженной грудью. Сципион же, разбивший карфагенян так же, как князь побеждал турок, борется с соблазняющими его женщинами и деньгами, то есть делает то, что так плохо удавалось Потемкину.[577] Позднее Потемкин добавил к своей английской коллекции еще одного Неллера и одного Томаса Джонса.
Светлейший покровительствовал и лучшим английским художникам, работавшим в Петербурге, — в частности, Ричарду Бромп-тону, спасенному Екатериной от долговой тюрьмы. Потемкин почти стал агентом Бромптона, советуя ему даже, какую цену назначать за полотна. Ему же он заказал портрет Браницкой: этот прелестный портрет хранится теперь в Алупкинском дворце. Бромтон написал и портрет императрицы, но тут Потемкин лично велел изменить прическу. Картину купил Иосиф II, который, впрочем, жаловался, что эта «мазня» так ужасна, что он «желает возвратить ее». Когда художник умер, оставив 5 тысяч рублей долгов, Потемкин подарил его вдове тысячу.[578]
Энтузиазм, с которым Потемкин и Екатерина разделяли художественные вкусы друг друга, — еще одна трогательная сторона их отношений. Однажды в 1785 году, когда они уединились на два часа, дипломаты решили, что будет объявлена война, но выяснилось, что правители империи любовались восточными рисунками, привезенными английским путешественником Ричардом Уорсли. Неудивительно, что после кончины князя его коллекция пополнила собрание Эрмитажа.[579]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
