Энтузиазм, с которым Потемкин и Екатерина разделяли художественные вкусы друг друга, — еще одна трогательная сторона их отношений. Однажды в 1785 году, когда они уединились на два часа, дипломаты решили, что будет объявлена война, но выяснилось, что правители империи любовались восточными рисунками, привезенными английским путешественником Ричардом Уорсли. Неудивительно, что после кончины князя его коллекция пополнила собрание Эрмитажа.[579]
28 июля 1785 года Иеремия Бентам отплыл из Брайтона, напутствуемый мудрым советом своего покровителя графа Шелбурна: «Не связывайтесь ни с интригами, будь то в пользу Англии или России, ни с хорошенькими женщинами».[580] В Париже он встретился с Логаном Хендерсоном, будущим смотрителем ботанического сада, и сестрами Кертленд и поехал с ними через Ниццу, Флоренцию и Ливорно в Константинополь. Из турецкой столицы Иеремия отправил Хендерсона и его спутниц морем в Крым, а сам двинулся сушей и, после полного приключений путешествия в сопровождении отряда из двадцати всадников, к февралю 1786 года добрался до Кричева. Братья Бентамы обнялись после почти шестилетней разлуки.
Скоро выяснилось, что сестры Кертленд вовсе не родственницы Хендерсона; вероятно, они сожительствовали втроем. Потемкин поселил садовника с «племянницами» в татарском доме под Карасубазаром, но оказалось, что Хендерсон «не посадил в своей жизни ни одного цветочка, а мадемуазель [одна из сестер] не изготовила ни одной головы сыра».[581]
Еще один из приехавших, Робук, путешествовал с «так называемой женой», которая оказалась профессиональной проституткой и предлагала свои услуги каждому из ньюкаелцев, желая освободиться от «грубияна-мужа». Сэмюэл сбыл ее князю Дашкову: содержанка садовника происходила из страны Шекспира! Бентам подозревал, что в Риге Робук украл у кого-то брильянты... Когда Потемкин вызвал Самюэла к себе, Иеремия остался управлять имением, что еще больше усугубило неразбериху. Пчеловод доктор Деброу осаждал кабинет Иеремии и требовал паспорта, чтобы вернуться на родину. Мошенники даже выкрали у Самюэла деньги...[582]
Несмотря на все эти безобразия, братья получали огромную выгоду, как материальную, так и творческую: «Здесь, в Кричеве, точнее, в нашем коттедже в трех милях от городка, где я теперь живу, в сутках не 24 часа, а гораздо больше», — писал Иеремия.[583] Он работал над своим «Кодексом», сводом гражданского права, трактатом «О вреде ростовщичества» и французской версией сочинения «О судебных доказательствах». Одной идеей он был обязан брату: Сэмюэл предложил построить новую фабрику так, чтобы управляющий мог видеть всех работников с центрального наблюдательного пункта. Иеремия тотчас решил применить эту идею для устройства тюрем, и теперь с утра до ночи работал над «Паноптиконом».
Братья преследовали и еще одну цель: обзавестись землей в Крыму. «Из нас получатся отличные фермеры, — утверждал Иеремия. — Не сомневаюсь, что князь даст по большому участку земли каждому из нас, если мы того пожелаем...» Потемкин сам предлагал братьям: «Скажите только, какой участок вас привлекает», — но Бентамы так и не стали крымскими магнатами, хотя получили часть одного из имений Корсакова.[584]
Сэмюэл тем временем управлял заводами, торговал с Ригой и Херсоном английским сукном, иностранной валютой (обменяв 20 тысяч рублей Потемкина на дукаты) и строил байдаки (речные лодки) на Днепре. За первые два года он построил два больших судна и восемь байдаков, в 1786 году — двадцать байдаков. Вдохновленный свершениями сына, старик Бентам стал подумывать, не приехать ли ему тоже в Россию.
В 1786 году светлейший дал Сэмюэлу новое задание. Уже три года он обсуждал с Екатериной ее поездку в южные губернии. Сэмюэл к этому времени стал настоящим экспертом по строительству барж и байдаков, а теперь Потемкин приказал ему приготовить тринадцать яхт и двенадцать особых галер для поездки государыни по Днепру до Херсона. Бентам экспериментировал с новым изобретением, которое называл «вермикулар» — «червячное судно» — и описывал его как «гребной плавучий поезд, состоящий из нескольких отсеков, сложно соединенных друг с другом». Сэмюэл выполнил заказ Потемкина, добавив к нему императорскую галеру, которая состояла из шести отсеков, имела длину 252 фута и приводилась в движение 120 веслами.
Иеремия Бентам, жаждавший познакомиться со знаменитым Потемкиным, все ждал, что светлейший посетит имение в отсутствие Сэмюэла.
«Очень долго мы ожидали прибытия князя с часу на час», — писал Иеремия Бентам, но Потемкин, как обычно, задерживался. Через несколько дней племянница светлейшего графиня Скавронская остановилась в Кричеве по пути из Неаполя в Петербург и сообщила, что «князь князей передумал приезжать». Некоторые историки утверждают, что Потемкин и Иеремия Бентам вели долгие философские споры, но ничто не подтверждает факта их встречи, тогда как, если бы она состоялась, Иеремия не преминул бы подробное ее описать.[585]
Тем временем колония разношерстных британцев под управлением философа вела себя все хуже и хуже. Потемкин до сих пор им не заплатил. Многие из англичан утешались традиционным для экспатриантов способом — пьянством и развратом. Доктор Деброу, садовник Робук и дворецкий Бенсон подняли открытый мятеж.
Проведя больше года в имении Потемкина, Иеремия Бентам уехал. В скором времени после его отъезда английская колония в Кричеве перестала существовать.
Несмотря на развал английской колонии, кричевское имение процветало: в Кричеве Потемкину удалось понизить здесь смертность, воспользовавшись советом его швейцарского врача доктора Бера (возможно, это было оспопрививание). Мужское население за несколько лет увеличилось с 14 тысяч до 21 тысячи. Отчеты об управлении имением демонстрируют его важность для херсонского флота, а письма Бентама в потемкинских архивах показывают, что причерноморские города использовали Кричев как базу продовольствия и боеприпасов. За два года и восемь месяцев, до августа 1785 года, предприятие Бентама отправило в Херсон такелажа, парусины и гребных судов на 120 тысяч рублей, канатов и полотна на 90 тысяч. В 1786 году Бентам поставил байдаков на 11 тысяч рублей. К тому времени, Сэмюэл уехал, выход полотняной мануфактуры утроился, производство корабельных снастей удвоилось.
К 1786 году фабрики приносили высокий доход: коньячный завод — 25 тысяч рублей в год; столько же — 172 ткацких станка; канатная фабрика производила тысячу пудов (16 тонн) в неделю, принося около 12 тысяч рублей.[586] Впрочем, для Потемкина доходы и расходы значили мало: его единственной целью была слава и мощь империи, то есть армия, флот и города.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
