сказать, вы не должны больше со мной видеться.
– Почему это?
– Потому что вы нарушаете закон, укрываете преступника. Я точно не знаю, как это у них называется, но это уголовно наказуемо. Нельзя этого делать.
– А кто мне может помешать выронить еду из машины? Нет такого закона, который это запрещает. Просто сыр, ломоть хлеба и шоколад случайно вывалятся у меня из машины. А теперь мне пора. Вокруг вроде бы никого, но, если надолго остановить машину, обязательно непонятно откуда кто-нибудь появится и станет задавать вопросы.
Она собрала остатки пищи, бросила в машину и села за руль. Непроизвольно он сделал движение, чтобы встать.
– Не валяйте дурака. Не надо вам высовываться.
Стоя на коленях, он обернулся:
– Хорошо. Эта поза вас устраивает? Во всяком случае, она лучше всего выражает мои чувства.
Она захлопнула дверцу и, перегнувшись через борт, спросила:
– Чистый или с орехами?
– Что?
– Шоколад.
– А! Если можно, с изюмом. Когда-нибудь, Эрика Баргойн, я осыплю вас бриллиантами и вы будете ходить по коврам, мягким, как…
Но последние слова потонули в реве Тинни, рванувшей с места в карьер.
Глава двенадцатая
– Добрячок, – обратилась Эрика к старшему конюшему отца, – у тебя что-нибудь отложено на черный день?
Добрячок оторвался от счетов на зерно, над которыми потел, его старческие выцветшие глаза скользнули по лицу Эрики, и он снова ушел в свои подсчеты.
– Два пенса! – наконец выплюнул он.
Это относилось к счетам, и Эрика терпеливо ждала, когда он закончит. Добрячок ненавидел цифры.
– На приличные похороны хватит, – наконец ответил он, дойдя до конца колонки.
– Ты же не завтра собрался помереть. Не одолжишь мне десять фунтов?
Старик перестал слюнить огрызок карандаша, от которого у него на кончике высунутого языка осталось лиловое пятно.
– Вот оно что! – произнес он. – Чего это ты затеяла?
– Пока ничего. Но кое-что на уме есть. А бензин нынче дорогой.
Упоминать про бензин было ошибкой.
– Так это опять для машины! – ревниво заметил Добрячок. Тинни он терпеть не мог. – Если тебе это нужно для машины, спроси у Харта.
– Что ты, у него я не могу! – ответила возмущенно Эрика. – Он же у нас совсем недавно.
Харт был шофером и считался новеньким: он проработал у них всего одиннадцать лет.
Добрячок пристыженно смолк.
– Ничего плохого я не задумала, – заверила его Эрика. – Я взяла бы у отца, но он сегодня ночует у дяди Уильямса. А женщины всегда любопытничают.
Поскольку в данном случае упоминание о женщинах могло относиться только к няне, то тут она выиграла очко, которое потеряла, сказав про бензин: Добрячок няню, как и Тинни, тоже терпеть не мог.
– Десять фунтов – большой кусок от моего гроба, – заметил он, дернув головой.
– Так это ж только до субботы. До субботы тебе гроб не понадобится. У меня есть восемь фунтов в банке, но я не хочу тратить завтрашнее утро на поездку в Вестовер. Мне сейчас время дорого. Если со мной что случится, эти восемь фунтов твои. А еще два отец отдаст.
– А почему пришла именно к Добрячку? – спросил он, не сдаваясь.
Говорил он невозмутимым тоном, и любой на месте Эрики, наверное, пытаясь разжалобить его, сказал бы: «Потому, что ты самый старый мой друг; потому, что с трехлетнего возраста ты всегда выручал меня из всяких передряг и посадил меня впервые на лошадь; потому, что ты умеешь молчать; потому, что, несмотря на всю свою ворчливость, ты действительно Добрячок».
Но вместо этого Эрика сказала:
– Я просто подумала, насколько удобнее, когда деньги хранятся в чайных коробках, а не в государственных банках.
– Что-что?!
– Может, мне и не надо было этого говорить. Твоя жена мне однажды об этом рассказала, когда я пила у нее чай. Бумажки высовывались из коробки с чаем. Я подумала: что-то чересчур крупное там для чая. А вообще-то, идея очень хорошая. – И так как Добрячок хранил ошеломленное молчание, добавила в качестве объяснения: – Ведь кипящая вода все микробы убивает. И потом, – закончила она, приберегая к концу последний, самый-самый сильный довод, – к кому мне было еще обращаться, как не к тебе?
Она взяла огрызок карандаша и на обратной стороне счета местного спортзала крупным ученическим почерком вывела: «Я, Эрика Баргойн, должна Бартоломео Добрячку десять фунтов».
– Ну вот, до субботы сойдет и это. Все равно у меня чековая книжка кончилась.
– Мне не нравится, что ты разбрасываешь мои медные уздечки по всему Кенту, – проворчал Добрячок.
– А мне кажется, медные очень показушные, – отозвалась Эрика. – Лучше, если бы они у тебя были обыкновенные – из кованого железа.
Пока они шли через сад и лужайку к его коттеджу и чайной жестянке, где хранились деньги, Эрика спросила:
– Как ты думаешь, сколько закладных лавок в Кенте?
– Тыщи две, наверное.
– О господи! Ошалеть можно! – вырвалось у нее.
Разумеется, Добрячок мог преувеличить. Откуда ему знать – ведь он в жизни ничего не закладывал. Хотя, наверное, их и вправду уйма. Даже в таком, в общем-то, благополучном крае, как Кент. Она сама никогда ни одной не видела. Но наверное, их и не замечаешь, пока не начнешь искать. Как грибы.
В половине седьмого, безветренным и уже душным утром, она вывела Тинни из гаража; все еще спали, и белый в утреннем свете дом сонно улыбался ей пустыми, еще притворенными окнами. Тинни в любое время суток производила ужасный шум, но сейчас, на рассвете, ее рев казался просто непристойным. Впервые Эрика почувствовала, что готова изменить своей Тинни. Частенько Тинни выводила ее из себя; Эрика на нее злилась, она ее проклинала, но она сердилась на нее так, как сердятся на близкое тебе существо. Никогда раньше – ни наедине с собой, ни тогда, когда ее Тинни подвергалась насмешкам друзей, – не возникало у нее желания расстаться с Тинни или бросить ее. И лишь сейчас она вдруг совершенно хладнокровно сказала себе: «Придется купить новую машину».
Эрика становилась взрослой.
Тинни прокладывала себе дорогу по тихим, сияющим аллеям, фыркая, пыхтя и содрогаясь, и Эрика, выпрямившись на старомодном сиденье, уже перестала о ней думать. Рядом лежала коробка с половинкой цыпленка, булкой, маслом, помидорами, тостами и бутылкой молока. Весь этот «ланч для мисс Эрики» был данью ни о чем не подозревавшей экономки нарушению закона. Кроме этого, в бумажном пакете было еще съестное, может не столь изысканное, но более основательное. По собственной инициативе Эрика прикупила кое-что в деревенской лавке мистера Дидса. («Торговец продовольственными товарами. Только самое лучшее!») Мистер Дидс продал Эрике несколько аппетитных розовых кусочков телятины («Вам действительно именно такие толстые куски, мисс
