всерьез? — недоверчиво спросил Борисов. — Прежде всего отыскать бы мой вагончик... У меня на Николаевской дороге всегда стоял вагон-лаборатория с приборами для проверки состояния путей.
— Примем все меры, — сказал Дзержинский. — Что еще?
— Еще необходимо предоставить мне право вызывать к себе подчиненных и требовать от них выполнения моих распоряжений. И чтобы я мог заменять неподходящих людей, не знающих своего дела.
— Разумеется.
Обо всем было договорено, и инженер Борисов со своими помощниками через несколько дней уехал на ревизию Октябрьской железной дороги.
Феликс Дзержинский в своих устремлениях оставался все таким же, каким был и десять, и двадцать лет назад: сбывалась мечта его жизни — мечта о счастье. С таким же накалом, как в революционном подполье, как на любом участке вооруженной защиты республики, Дзержинский работал сейчас в области экономики, техники, оставаясь бессменным председателем Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.
По-прежнему он оставался «революционером и только». Но стране прежде всего нужен был хлеб, чтобы накормить миллионы людей, чтобы обрести политическую, экономическую независимость в окружавшем Советскую республику капиталистическом мире.
Голод, вызванный тяжелым недородом в Поволжье, все еще продолжался. Пайки, и без того крохотные, приходилось урезать и урезать. А контрреволюция, разгромленная на полях гражданской войны, искала новых путей для свержения Советской власти. Борьба с голодом стала первейшей заботой правительства. Вся надежда была на Сибирь. Там на станциях скопилось много хлеба, но не хватало ни вагонов, ни паровозов, чтобы доставить хлеб в промышленные центры.
В январе двадцать второго года Дзержинский выехал в Сибирь во главе правительственной комиссии, облеченной большими полномочиями. Запасы хлеба тогда измерялись в пудах, так же как хлебные пайки мерились восьмушкой фунта. Был голод.
Перед отъездом в Сибирь Феликс Эдмундович получил письмо от старой знакомой по подполью Семковской. Он сразу же ответил ей, несмотря на невероятную занятость. Ответил несколькими примечательными строками:
«Пишу это короткое послание, вспоминая отрывочные мечты наши и варшавские разговоры, утверждая, что я ни на миг не сходил с пути нашего, ведущего к всеобщей радости жизни. И сам я не вижу разницы между Юзефом и Дзержинским — кроме, разве, разницы в возрасте и связанной с этим усталости от собственной жизни.
Феликс Дзержинский, в прошлом Юзеф».
Он оставался все тем же — в том, что с готовностью брался за гигантские дела, под стать великанам, и в том, что оставался нетерпимым ко всему, что не соответствовало его представлениям о качествах коммуниста.
Сибирскую экспедицию за хлебом Дзержинский называл походом современных аргонавтов. И в самом деле, хлеб был тем же золотым руном: он должен был спасти республику.
Дзержинский писал жене, делясь с ней сокровенными мыслями:
«Здесь работы очень много, и идет она с большим трудом. Она не дает тех результатов, которых мы ожидали и к которым я стремлюсь. Чувствую, что там, в Москве, не могут быть нами довольны. Но работа здесь была так запущена, что для того, чтобы наладить все, нужно более продолжительное время, а Республика ожидать так долго не может. Итак, работаем мрачные, напрягая все силы, чтобы устоять и чтобы преодолеть все новые трудности».
Феликс Эдмундович писал эти строки через две недели после отъезда из Москвы — срок слишком короткий, чтобы появились реальные результаты работы комиссии. Но велико было нетерпение Дзержинского, и очень уж нужен был хлеб республике.
Еще через две недели, в другом письме, Дзержинский снова возвращался к этому волнующему его вопросу:
«Адский, сизифов труд. Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Республики. Сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это наше спасение и наша опора в Генуе».
Упоминая о Генуе, Феликс Эдмундович подразумевал Генуэзскую конференцию, которая вот-вот должна была состояться, — первая международная конференция с участием Советской России. Сибирский хлеб должен был укрепить позиции советской делегации в переговорах с недавними интервентами. Это отлично понимал Дзержинский.
В конце письма Феликс Эдмундович сделал приписку:
«Сегодня Герсон (секретарь Дзержинского) в большой тайне от меня, по поручению Ленина, спрашивал Беленького о состоянии моего здоровья... Несомненно, что моя работа здесь не благоприятствует здоровью. В зеркале вижу злое, нахмуренное, постаревшее лицо с опухшими глазами. Но если бы меня отозвали раньше, чем я сам мог бы сказать себе, что моя миссия в значительной степени выполнена, я думаю, что мое здоровье ухудшилось бы. Меня должны отозвать лишь в том случае, если оценивают мое пребывание здесь как отрицательное или бесполезное, если хотят меня осудить как наркомпути, который является ответственным за то, что не знал, в каком состоянии находится его хозяйство...»
«Среди моих товарищей и сотрудников заметно желание вернуться поскорее. Их измучила непрерывная работа и оторванность от семей. Я должен был обратиться к ним с напоминанием, что Москва ожидает не нас, а хлеб от нас».
И хлеб пошел! В начале марта двадцать второго года экспедиция «аргонавтов» вернулась в Москву. Задание Ленина было выполнено. Для посланцев Советской России на Генуэзской конференции сибирский хлеб имел очень большое значение. Успех «аргонавтов» позволил делегации вести себя так, как этого требовал престиж независимого государства.
Представители капиталистических стран поставили условие — новая Россия должна признать царские долги, долги немалые: восемнадцать с половиной миллиардов золотых рублей. И вернуть иностранным владельцам их заводы, национализированные после революции. Речь шла о восстановлении капиталистических порядков в Советской России. Это был ультиматум и шантаж: иначе никаких разговоров о продовольственной помощи голодной России! В кулуарах конференции еще не знали, что сибирский хлеб доставлен в Центральную Россию.
Чичерин, возглавлявший советскую делегацию, отказался разговаривать об отмене национализации, о царских долгах при такой ультимативной постановке вопроса и выдвинул встречные претензии — возместить ущерб, нанесенный интервентами и исчисляемый суммой в тридцать девять миллиардов золотых рублей...
Дипломатическая блокада была прорвана.
В 1924 году Дзержинский получил еще одно назначение. Он стал председателем Высшего Совета Народного Хозяйства — главного промышленного штаба страны.
Во главе народного хозяйства республики стал не инженер, не экономист — «революционер и только»...
Работу он начал с того, что собрал совещание руководителей хозяйственных предприятий.
— Я сейчас должен учиться хозяйственному делу. И должен учиться этому у вас, — сказал он. — Если я научусь, то этим оправдаю то доверие, которое выразило мне правительство.
Но учиться надо было в работе, в действии. К завершению гражданской войны крупная промышленность страны сократилась в семь раз по сравнению с довоенным тринадцатым годом. В семь раз против отсталой России! А выплавка стали — основа
