- Мы не анархисты. Мы социал-демократы, а во Франции социалисты входят в правительство.
- Оп! - обрадовался Глазов. - А сколько времени я вас к этой мысли вел, Феликс Эдмундович! Я ведь вам говорил вначале, что происходящее сейчас не одобряю. Я о будущем думаю. И хочу, чтобы в этом с к о р о м будущем люди к государственным институтам отнеслись разумно.
- К ним так историки отнесутся, после того как ваши государственные институты будут разрушены. Неужели вы серьезно думаете, что новое общество можно строить руками старых государственных институций? В противоречие с самим собою входите - с экой жалостью говорили о пореформенной поре. Нет, вы ничего не построите. Или помогайте нам рушить старые институции, или...
- Помогать вам? Значит, к сотрудничеству меня склоняете вы? Не я - вас, а вы - меня?
- Именно.
- Побойтесь бога, Феликс Эдмундович! Сколько вам осталось по земле ходить, бедный вы мой?! Месяцы - от силы. Таких, как вы, мы станем уничтожать, ибо горбатых могила, как говорится, исправляет.
- Слушайте, - тихо спросил Дзержинский, - неужели вы не понимаете, что все кончено? Неужто вы не понимаете, что у вас один путь к спасению: будучи человеком отнюдь не глупым - помогать нам, а не здешним вашим тупоголовым кретинам? Неужели в вас убито все живое - даже инстинкт самовыживания?
Глазов мелко засмеялся, позволил Дзержинскому уйти, а в глубине души испуганно признался себе, что Шевяков-то был прав - ничего с этим не выйдет: с кучерами и лакеями надо работать, а особенно с дворниками - те безотказны.
"Бежать отсюда надо, - ясно понял Глазов. - Здесь погибну.
Бежать".
Вызвав Турчанинова, сказал:
- Андрей Егорович, подарок хочу сделать - Дзержинского я вам отдаю. Он занятен, умен, деятелен, а потому - не н у ж е н.
- То есть?
- Вы ему побег устройте, Андрей Егорович. Или неясно?
"И. Э. Дзержинскому.
X павильон Варшавской цитадели, 12 сентября 1905 г.
Мой дорогой!
Итак, ты видел зверя в клетке. Когда ты вошел в комнату "свиданий", то с удивлением оглядывался, разыскивая меня. И вот ты увидел в углу серую клетку с двойной густой проволочной сеткой, а в ней - твоего брата. А дверь этой клетки охранял солдат с винтовкой. Коротким было это наше свидание, мы почти ничего не успели друг другу сказать. Поэтому я буду тебе писать, а ты присылай мне от поры до времени какую-нибудь открытку с видом и привет. Я смотрю на эти открытки (я поставил их на стол, и глаза мои радуются, сердце ликует, грудь расширяется, и я вижу, словно живых, и улыбаюсь тем, кто прислал мне эти открытки, и мне тогда не грустно, я не чувствую себя одиноким, и мысль моя улетает далеко из тюремной камеры на волю, и я опять переживаю не одну радостную минуту).
Это было так недавно. Была весна, могучая, прелестная весна. Она уже прошла, а я здесь преспокойно сижу в тюремной камере, а когда выйду - опять зазеленеют луга, леса, Лазенки, зацветут цветы, сосновый бор опять мне зашумит, опять в летние лунные ночи я буду блуждать по загородным дорогам, возвращаясь с экскурсий в сумерках, прислушиваться к таинственным шепотам природы, любоваться игрой света, теней, красок, оттенков заката - опять будет весна...
Будь добр, пришли мне какую-нибудь французскую элементарную грамматику не могу справиться со склонениями...
Обнимаю тебя, твою жену и всех крепко.
Твой Феликс". 16
Храмов, председатель "Союза Михаила Архангела" Варшавы принял Глазова не дома - зачем полицию тащить к себе напрямую, и так о православных патриотах трона слишком много досужих сплетен.
Встретились они в отдельном кабинете ресторана "Бристоль"; ужин был накрыт роскошный - хозяин мукомольной фабрики Егор Саввич Храмов человеком был щедрым от природы, а уж когда дело касалось "союза", тут и говорить нечего.
- Рад личному, как говорится, знакомству, - сказал Храмов, тучно вышагивая навстречу Глазову, - а то все по телефону да по телефону.
- И я рад личному знакомству, - ответил Глазов, пожимая оладьистую руку мукомола, - от всей души рад.
- Прошу во главу, по обычаю, как старший...
- Стариком бы уж не делали, не хочу я в старики, Егор Саввич.
- Как за тридцать перевалило, так, почитай, в старость поехали, с ярмарки, что называется, Глеб Витальевич.
- Не хочу, не хочу, не хочу с ярмарки, - улыбнулся Глазов, с к у ч н о осматривая стол, уставленный яствами, - хочу на ярмарку.
- Экипажей у нас достаточно, скажите куда - подадим. Где только ярмарка нынче? Кругом окоп, право слово, окоп.
- Ярмарка в Петербурге, - ответил Глазов. - Там сейчас шумная ярмарка, Егор Саввич.
- Икорочки, икорочки побольше, Глеб Витальевич, она, говорят, способствует. Я просил специально из отборной муки блинчиков испечь - хлеб, он всех основ основа!
- И правопорядок, - добавил Глазов, заворачивая икру в кружевной блин, хлеб и жесточайший правопорядок, которого у нас нет.
- Не сыпьте раны-то солью, Глеб Витальевич, - подняв рюмку, жалостливо сморщился Храмов, - не надо! Я понимаю, что раны у нас общие, только ведь я социалистическую сволочь каждый день на свободе вижу - в отличие от вас! Вы-то их разглядываете, так сказать, захомутанными, в остроге!
- Не всегда, - ответил Глазов и, чокнувшись с Храмовым, медленно опрокинул рюмку: последние месяцы пил много, чувствуя постоянное внутреннее неудобство.
- Вы кушайте, кушайте икорку, Глеб Витальевич, и балыка прошу отведать. Каспийский, весенний, светится, словно лимончик! Единственно, что принимаю из нерусского к нашему православному столу - так это лимон. Оправдываю тем, что произрастает в сердце христианства. Долго, знаете ли, приглядывал - кто их потребляет в пищу. Полячишка? Нет, обходит. Полячишка за столом парит, он о пенькной пани думает, житню хлещет; еврей - тот свою фиш жрет, ему, кровососу, кислое ни к чему, ему подавай горячее, как кровушка, и такое же терпкое. Отчего они, порхатые, свеклу жрут? Отчего? Оттого, что цветом кровавы. Балычка извольте, балычка, Глеб Витальевич...
- Егор Саввич, - положив себе балыка, спросил Глазов, - вы деньги из Петербурга не только от единомышленников получаете, но из министерства внутренних дел тоже?
- Окститесь, Глеб Витальевич, бог с вами, - ответил Храмов, наливая по второй. - Только от патриотов, от одних, как говорится, патриотов великорусской идеи, кому земля дорога и старина наша гордостна, кто тщится сохранить дух и землю от чужекровного растворения.
Выпили вторую, закусили, углубились в осторожное закручивание следующего блина.
- Так вот я и говорю, Егор Саввич, - продолжал между тем Глазов, - что деньги, которые вам переводит наше министерство, слишком открыто идут. Если б один я знал номера счетов, а то ведь и мои сотрудники знают, а у каждого сотрудника жена есть брат, отец, ближайший друг, и у каждого из вышепоименованных случаются домашние торжества, день ангела, пасха опять же. От одного - к другому пошло, а там ведь и не остановишь.
- Да господи, Глеб Витальевич, - разливая по третьей, пророкотал Храмов, откуда эдакий вздор к вам пришел?
- Вы не страшитесь меня дослушать, Егор Саввич. Не суетитесь, не надо, не вашего это у р о в н я - суетиться. Водку мы допьем и всю икру съедим. Вы только сначала меня дослушайте. Дурак у вас в министерстве сидит. Пень стоеросовый. Вы меня туда продвиньте, Егор Саввич. Я ведь не сразу к вам пришел, не простым путем я шел к "Союзу Михаила Архангела". Я ведь сначала уповал развалить наших противников изнутри, руками их же самих. Это - трудно. Почти невозможно. Сломать им голову по плечу общенациональной силе, а ваши легионы - это первые ряды, их крепить надо! Иначе наши трусливые, безлинейные политиканы все социалистам отдадут. Махонькие люди у нас полицейской стратегией занимаются, без полета и дерзости, правде в глаза боятся заглянуть! Нам надо позиции занимать, Егор Саввич. А для этого необходимо, чтобы опорные пункты в Петербурге уже сейчас оказались в руках людей умных. Я к числу таких людей, увы, отношусь. Будьте здоровы!
Храмов выпил свою рюмку, не спуская глаз с полковника.
- Почему "увы"? - трезво поинтересовался он, без обычной своей суетливости.
- Потому что у нас в Департаменте хорошо жить тому, кто от дела, как от чумы. Никаких волнений - живи себе, как корова в стойле. Наша бюрократия дела шарахается, Егор Саввич! Разве нет? У нас хороший чиновник тот, кто угадывает мнение столоначальника! За свое-то мнение бьют. Головы ломают, учат: "Тише, тише, не высовывайся!" А на этом социалисты и хватают нас за руку! Идут к рабочему и говорят: "Высовывайся, громче, ты можешь все, а тебе не дают!" Им верят! А разве ваш "союз" не может обратиться к народу с таким же призывом: "Действуйте, братья!"? Разве за вами не пойдут?! Еще как пойдут! Но организация нужна. И - у р о в е н ь.
- Интересно думаете, - откликнулся Храмов и налил еще по одной. - Горестно только, прямо, что называется, мрак сплошной.
- Это ли не мрак? Мне б вам ежедневные сводки дать прочесть, Егор Саввич. Если все обработать, честно разъяснить да на стол выложить - волосы станут дыбом.
