– земляничину размером с дыню. От праздничной суеты просыпается Лиза и звонко кричит, наполняя сердца счастьем новой жизни.
КОНЕЦ
Перечитав написанное, поправив опечатки и ошибки, писодей решил: если уж дерзить – так до конца:
Мой дорогой Андрогиновый Соавтор! Посылаю Вам окончание синопсиса. Надеюсь получить завтра вторую четверть гонорара. Поиздержался. Как там античный хор и марципановая Стеша? До встречи!
Ваш А. Кокотов
Неумело повозившись с электронной почтой, он послал свое сочинение по адресу [email protected], запавшему в память с тех пор, когда Жарынин, наливаясь лиловым гневом, объяснял, почему нельзя переходить на латиницу. Едва ноутбук доложил, что «письмо отправлено», на плечи писодея опустились ласковые руки. Андрей Львович обернулся: за спиной стояла Нинка, умытая, причесанная, даже слегка подкрашенная, одетая в длинный розовый халат, привезенный, видимо, из дома вместе с кексом. Лицо у нее было выжидательно-строгое, как и подобает приличной женщине, перешалившей накануне.
– Я и не слышал, как ты встала! – удивился Кокотов.
– Научилась. – Бывшая староста пожала спортивными плечами. – Муж. Просыпался. Поздно.
– Мышка ты моя!
– Не надо! – вздрогнула Нинка и схватила его за руку.
– Я думал, тебе нравится…
– Нравится. Но сейчас не надо! – Она тронула губами его макушку и кивнула на ноутбук. – Аннабель Ли?
– Нет, это синопсис.
– Смотри у меня! Пойдем. Завтракать.
Валюшкина накрывала на стол так споро и буднично, словно делала это в кокотовской квартире много-много раз. Она безошибочно доставала с полок нужную утварь, выдвигала необходимые ящики, легко находила тарелки, чашки, ложки, ножи…
«Вероятно, у всех баб одинаковая система размещения кухонных принадлежностей, – размышлял, глядя на одноклассницу, автор романа “Женщина как способ”. – Впрочем, и все остальные системы у них тоже почти одинаковые. Почему же одни дарят счастье, а другие…»
– Где. Миксер?
– Зачем?
– Омлет.
– У меня нет яиц…
– Есть! – возразила Валюшкина, не удержав улыбку.
Действительно, в холодильнике, прежде пустом и безвидном, обнаружились бугристая упаковка с профилем жизнерадостной курицы, молоко, сливки, творог, нарезки сыра, колбасы, семги, пачка масла и даже баночка красной икры. Откуда? Андрей Львович вспомнил, что Нинка вечор поднялась к нему в квартиру с тяжелой продуктовой сумкой, но он был так обуян камасутрином, что прямо из прихожей, не дав снять плащ, утащил одноклассницу в спальню. Наверное, она встала ночью и все переложила в холодильник…
– Повтори! – попросила одноклассница, намазывая бутерброд.
– Что?
– Сам. Знаешь.
– Зачем?
– Надо.
– Я без тебя не могу… – произнес он дрожащим от раскаяния голосом.
– Спасибо!
«Бедная Нинка, – думал, жуя, писодей. – Прожить целую бабскую жизнь, вырастить дочь, выгнать пьяницу мужа, уцелеть в банковском гадюшнике и остаться такой же наивной, доброй девочкой, неумело целовавшейся с ним, Кокотовым, в школьном саду тридцать лет назад! Господи, что же будет, когда она узнает про Наталью Павловну?!»
Он мысленно обозвал себя мерзавцем, но ощутил при этом странное, гадливое уважение к себе – крушителю женских судеб.
– Давай никуда не пойдем! – Валюшкина от радости перешла на нормальный язык. – Я взяла отгул.
– Давай!
– Знаешь, я подумала, можно жить у меня, а твою квартиру сдавать. Не надо больше «Лабиринтов страсти»! Я прошу…
– Да, можно…
Ему стало так жалко бывшую старосту, что к горлу подступили слезы, и он, чтобы скрыть волнение, громко отхлебнул чая. Но тут в дверь позвонили – нервно, требовательно, непрерывно: так обычно давят кнопку залитые нижние соседи. Андрей Львович пошлепал открывать, на ходу вытирая мокрые глаза. За дверью стоял злой Жарынин. Казалось, даже петушиное перо на берете вибрирует от ярости.
– Какого черта?! Почему вы не берете трубку?
– Откуда вы знаете мою квартиру? – растерялся писатель.
– От верблюда. А вы знаете, который час?
– Который?
– Половина одиннадцатого! Мы опаздываем в суд…
– Вы получили мою концовку?
– Какую, к дьяволу, концовку?! Ничего я не получил. Я утром не смотрел почту. Собирайтесь! Скорее!
– Да, сейчас…
– Э-э-э… здравствуйте! – Игровод удивленно поклонился вышедшей из кухни Нинке.
– Доброе утро! – смутилась бывшая староста, поправляя халат.
Режиссер умелым взором охватил все ее тело, овеянное розовым шелком, и посмотрел на соавтора с поощрительным недоумением:
– Жду вас внизу!
Когда через пять минут, наспех одевшись, писодей, слизывая с губ прощальный поцелуй Валюшкиной, выскочил из подъезда, Жарынин со знанием дела рассматривал припаркованный у детской площадки Нинкин желтый автомобиль. Крыса по-прежнему сидела у бака, и казалось, они вдвоем обсуждают сравнительные достоинства «Рено».
– Я готов…
– Помнится, вы отбыли с другой дамочкой, – задумчиво заметил игровод.
– Так получилось.
– Когда вы только все успеваете? И синопсис, говорите, закончили?
– Закончил.
– Жаль, я не прочитал. Было бы за что вас отругать.
– Мне кажется, вам понравится…
– Надеюсь. А знаете, я, пока вас ждал, вспомнил одно трогательное соображение старика Сен-Жон Перса.
– Какое?
– «Жаждут ночных женщин, а любят утренних!»
Глава 112
Капище Фемиды
– Ну, что – вперед, в капище Фемиды! Какие у вас предчувствия? – весело спросил Жарынин, когда они сели в машину.
– Никаких, – сознался писодей. – А у вас?
– Только победа! Выиграем процесс – хорошенько отметим. Я вас приглашаю…
– В «Аптекарский огород». Я там знаю отличный ресторан.
– Напьемся до невесомости! А потом пора, батенька, садиться за полноценный сценарий. Чер-ртовски хочется поработать!
– А как насчет… э-э-э… ну, понимаете…
– Понимаю. Кокотов, побойтесь бога! Сен-Жон Перс учит: нельзя любить деньги больше искусства, и то и другое надо любить одинаково!
– Постараюсь. Но я остался совершенно без копейки…
– Как? Уже? Так быстро?! Вы напоминаете мне Ипполита Матвеевича из некогда любимого мной романа!
– Почему «некогда»?
– Произведеньице-то русофобское, хоть и талантливое.
– С чего вы взяли?
– Ну как же, коллега! Разуйте мозг! Отрицательные герои у них – кто? Русский дворянин Воробьянинов, православный священник отец Федор, монархист Хворобьев, добычливый малоросс Корейко и так далее. А кто же там у них положительный? Еврей Бендер. Вопросы есть?
– Есть. Папа Бендера был турецкоподданный… – заметил писодей, подумав, что сам Жарынин как раз напоминает ему иногда великого комбинатора.
– Даю справку для неначитанных. В Одессе, чтобы уйти от налогов, продвинутые негоцианты брали турецкое подданство, оставаясь при этом кем? Правильно подумали! О, наша русская всеотзывчивость! Вы можете себе представить, чтобы в Израиле на цитаты растащили книгу, в которой хитрый, умный, обаятельный славянин дурачит простодушных иудеев? Это импосибл! А теперь мой вопрос: куда же вы дели столько денег?
– Пришлось одолжить большую сумму близкому человеку.
– Пришлось? Хм… Наталье Павловне?
– С чего вы взяли?
– Ваша банкирша не похожа на даму, берущую с мужчин деньги. Скорее наоборот. Валентина отпадает, она вас презирает и попросила бы взаймы у меня. Остается Лапузина. Прав, прав старый бабофоб
