побледнев и все еще отступая. — Ты не в силах их изменить!
— Я их изменил, Берта. Есть один знакомый тебе человек, моя голубка…
— Знакомый мне? О чем ты толкуешь? — спросила она с выражением горького упрека. — С чем и с кем я могу быть знакома? Несчастная слепая, я бреду по жизни, не ведая пути.
В глубокой муке она простерла руки, словно нащупывая путь, а потом закрыла ими лицо, в отчаянии и печали.
— Сегодняшнее венчание, — сказал Калеб. — Сегодня женится скверный, гадкий, отвратительный человек. Жестокий хозяин, мой и твой. Уродливый и внешне, и внутренне. Холодный и бесчувственный, и таким он был всегда. Вот он каков, а не то, что я рисовал для тебя, дитя. Во всем.
Кажется, несчастная слепая испытывала сейчас почти непереносимую муку.
— О, зачем ты это делал? Зачем сначала наполнил мое сердце до краев, а затем растоптал его подобно Смерти, разорвал мою любовь! О Небеса, как же я слепа! Как беспомощна и одинока!
Несчастный отец молча опустил голову; на лице его застыло выражение тоски и обреченности.
Берта некоторое время предавалась отчаянию, — и тут начал свою трель Сверчок за очагом, доселе не видимый и не слышимый ею. Завел песню, однако стрекотал без прежнего задора, тихо и как-то нерешительно. Грустная получилась песенка; из глаз девушки потекли слезы, и когда Гений дома, всю ночь бывший рядом с возчиком, возник перед ее мысленным взором и указал на Калеба, слезы эти закапали подобно дождю. Теперь она слышала Сверчка яснее и, несмотря на слепоту, понимала, что призрачный хранитель крова осиял своим присутствием ее отца.
— Мэри, — попросила слепая, — опиши мой дом. Только честно.
— Это бедное место, Берта; очень бедное и скудное. Однажды зимой дом уже не сможет укрывать от дождя и снега. Он так же плохо защищен от ненастья, Берта, — тихо и внятно продолжила Кроха, — как твой бедный отец своим пальто из мешковины.
Слепая в страшном волнении поднялась и отвела жену возчика в сторону.
— Те подарки, которым я так радовалась: они появлялись почти по мановению моей руки и были так невозможно дороги мне, — с дрожью произнесла она. — От кого они все? Их посылала ты?
— Нет.
— А кто же тогда?
Кроха видела, что подруга уже все поняла сама, и потому промолчала. Слепая снова закрыла лицо руками. Однако уже совсем иначе.
— Милая Мэри, одну минуточку. Пожалуйста, потерпи мои глупые разговоры. Ты же не обманешь меня сейчас, ведь нет?
— Нет, Берта, конечно, нет!
— Я уверена, уверена. Ты слишком меня для этого жалеешь. Мэри, оглянись. Мой отец, — такой сострадательный, такой любящий меня, — опиши и его. Скажи, что сейчас видишь.
— Я вижу старика, — ответила Кроха, прекрасно ее понявшая. — Он скорчился на стуле и спрятал лицо в ладонях. Я вижу, что этому старику очень нужна поддержка и утешение от своего ребенка.
— Да, да, так и будет. А еще?
— Он совсем старый, он изнурен трудами и заботой. Он худ, подавлен, очень расстроен и сед. Он полон уныния и безнадежности; измотан непрекращающейся битвой. Знаешь, Берта, я видела его множество раз прежде, и он никогда не опускал руки в борьбе ради своей священной цели. И я почитаю его седину, и благословляю его!
Слепая метнулась к отцу и бросилась перед ним на колени, прижала к своей груди его седую голову.
— Теперь мое зрение восстановилось! — вскричала она. — Вот оно, мое зрение! До сих пор я была слепа, а теперь мои глаза раскрылись. Я никогда его не знала! Подумать только: я могла умереть, так и не увидев отца, который всегда так добр ко мне!
Невозможно передать словами чувства Калеба!
— Нет на земле существа, — пылко воскликнула слепая, заключая отца в объятия, — которое я любила бы так нежно и кому была бы предана сильнее! Чем больше седины и морщин, тем сильнее моя любовь к тебе, отец! Нет, я больше не слепа! Пусть волосы твои поседели и поредели, я буду так же горячо молить за тебя Небеса!
Калеб сглотнул.
— О, Берта!
Девушка погладила отца, заливаясь слезами горячей признательности.
— А я-то представляла его совсем иначе! А он всегда был рядом со мной, день за днем, такой внимательный. А я даже и подумать не могла!
— Бодрый щеголь в ярко-синем пальто, — промолвил бедный Калеб. — Берта, он исчез!
— Ничто не исчезло, — возразила дочь. — Ничего, мой милый, мой любимый отец! Все здесь — в тебе. И тот отец, которого я всегда любила; и тот, которого я никогда не знала, а потому любила недостаточно сильно; и благодетель, которого я почитала и обожала — ведь он так мне сострадал! Все это никуда не делось, оно тут, в тебе. И во мне — ничего не умерло. Душа всего того, что было особенно дорого, — она здесь, со мной. И пусть твои волосы седы, а лицо в морщинах! Отец, я больше не слепа!
Во время этого разговора все внимание Крохи сосредоточилось на отце и дочери; однако, взглянув на маленького Косильщика на лужайке у мавританского дворца, она увидела, что всего через несколько минут часы примутся бить, — и тут же пришла в состояние тревоги и беспокойства.
— Отец, — неуверенно позвала Берта. — А Мэри?
— Да, дорогая, — ответил Калеб. — Вот она.
— Ведь она не изменилась? О ней ты ведь никогда мне не лгал?
— Я бы солгал, дорогая, если бы мог, — сказал Калеб. — Если бы мог сделать ее лучше, чем она есть на самом деле. Однако, если бы я стал приукрашивать, то только бы все испортил. Ничто не в силах улучшить ее, Берта.
Услышав ответ, слепая восхищенно и гордо снова обняла Кроху.
— Дорогая, очень скоро могут произойти перемены, и такие, что ты не ждешь, — произнесла Кроха. — Я хочу сказать, изменения к лучшему; перемены, которые кое-кому принесут радость. Ты только не пугайся. Это там колеса скрипят на дороге? У тебя острый слух, Берта. Это колеса?
— Да. Кто-то несется во весь дух.
— Я… я знаю, слух у тебя острый. — Кроха прижала руку к сердцу и быстро заговорила, стараясь скрыть его бешеный стук: — Я всегда это замечала, а еще ты так быстро различила вчера незнакомую походку. Если я правильно помню, ты спросила: «Чьи там шаги?»; уж не знаю, почему ты их особенно выделила. Хотя, как я сейчас сказала, предстоят великие перемены, великие: и самое лучшее, что мы можем сделать, — приготовиться, так, чтобы почти не испытать изумления.
Калеб гадал, что значит сия странная речь; он понимал, что Кроха обращается не только к Берте, но и к
