мемориальная – все в ней так, как будто ее хозяин только что вышел; тот факт, что никто не пользуется этим помещением с 1958 года – со времени смерти писателя – заметен лишь по редко стираемой пыли. Вторая комната – это спальня с кухней хозяйки дома (здесь стоит столик с зеркалом и туалетными принадлежностями – туалетный столик) – белая с позолотой меблировка, как будто из другой эпохи. А хозяйка? – Улыбчивая, миниатюрная, вся в розовом (напоминает нашу легендарную, вечно молодую жену генерала Зайончка[180], которая тоже всегда в розовом платье). Первое впечатление исключительного жеманства, которое сразу исчезает под влиянием теплого гостеприимства, естественного и полного очарования поведения. Нет и тени притворства. Рассказывает, что знает Польшу – жила там перед Первой мировой войной. Она немного путается во временах, что выпали на ее долгую жизнь, хотя внешне это совершенно не заметно (в одном из писем еще с 1970-х годов, а она оказалась очень добросовестным корреспондентом, она дивится тому, что Виктория так хорошо владеет русским; хотя это можно понять, объясняет она сама себе, ведь на варшавских улицах то тут, то там слышен «наш язык»). Тем не менее, в целом, несмотря на преклонный возраст, она сохраняет ясный ум, и беседы с ней, и ее письма доставляют нам огромную радость. Она вспоминает своего мужа, его беспрецедентный успех, сложный характер, болезнь. Просит нас прислать ей польское издание «Голубой книги», что мы сразу делаем. С тем же рвением мы высылаем польскую косметику. Неожиданно переписка прекращается. Нам никто не сообщил о смерти Веры Владимировны Зощенко…
Автобиографическую повесть «Перед восходом солнца», опубликованную на Западе, частично напечатанную в советских журналах, не удалось издать на польском языке. Как говорил «Пухатек» о директоре Касиньском: «(…) лучше всего в издательстве «Чительник» организована паника». Не была ее лишена и руководитель русско-советской редакции Зофья Гадзинянка, о которой мы уже вспоминали, рассказывая о заседаниях Ленинградского землячества. Кстати, Зофия Шиманьская предлагала мне возглавить эту редакцию, но я не воспользовался этой возможностью.
Спустя много лет, переводя для журнала «Аркана» незаконченный автобиографический роман Георгия Владимирова «Долог путь до Типперэри»[181], вспомнился нам этот длинный коридор в квартире Зощенко. И мы с легкостью представили себе совсем юных кадетов (среди них и автор), а рядом с ними девушку, как они смущенные стоят и говорят, что восхищаются его рассказами, вопреки тому, что говорит пресса, что они хотят выразить свою солидарность с ним. И что из этого вышло, и как умно властям кадетского корпуса удалось выкрутится – все это можно узнать, обратившись к этому превосходному тексту великого русского писателя, автором не менее драматичного «Верного Руслана» и «Генерала и его армии».
У жены Константина Тренева
Мы также каким-то образом оказались в гостях у жены Константина Тренева, прославившегося героической драмой «Любовь Яровая» (1926, второе исправленное издание 1936 г.), считавшейся непревзойденным образцом романтизма в соцреалистическом сценическом искусстве. В биографической статье, размещенной в «Словаре русских писателей» Веслава Ольбрых подчеркивает, что сильная сторона драмы «(…) заключается в переходе от бытовых сцен к массовым, от пафоса к иронии и юмору, а также афористический язык произведения»[182]. Ставившийся на всех сценах, в том числе и в Польше, спектакль сегодня невозможно увидеть – ни один театр не соблазнится поставить драму о большевичке, которая выдает «своим» мужа-белогвардейца. В то время автор попал в яблочко. Более того, ему выпало редкое счастье умереть 19 мая 1945 года в собственной постели, избежав лагерной геенны. Мы увидели одну из квартир на улице Горького (сегодня снова Тверская), предназначенную для привилегированной касты писателей, удостоенных всех почестей, не считая постоянных продовольственных наборов и «дефицитной» одежды, продаваемой на задах больших магазинов.
Лариса Ивановна Тренева, особа уже немолодая, когда-то наверняка красивая, встретила нас скромным ужином, была рада, что кто-то за границей помнит ее мужа. Мы сами спровоцировали эту совершенно неискреннюю ситуацию. Тем не менее, поговорили о том о сем, а при расставании обменялись адресами, обещая писать друг другу и прочее. А затем в полной растерянности уходим. Подобное произошло с нами в первый и последний раз.
У жены Сергея Третьякова
Иначе, хотя также не вылившаяся в последующее сотрудничество, прошла встреча с женой некогда известного драматурга и автора документальной прозы, а также теоретика группы «ЛЕФ» Сергея Третьякова. Его пьесы, например «Слушай, Москва» 1924 года, «Рычи, Китай» 1926 года ставил в своем театре великий Всеволод Мейерхольд. В Польше «Рычи, Китай» поставил Леон Шиллер в 1932 году. Сергей Третьяков был расстрелян 9 сентября 1937 года как японский шпион, в чем признался под пытками. Жену долгие годы дезинформировали, сообщив ей фальшивую дату смерти 9 августа 1939 года. Она, как жена «врага народа», была отправлена в лагерь, вернулась в Москву благодаря докладу Хрущева на XX съезде и реабилитации ее и мужа в 1956 году[183].
Беседа в скромной квартире, полученной Ольгой Викторовной Третьяковой после ее возвращения в Москву, была гораздо интереснее. Она без труда говорила о тяжелых и голодных годах, особенно о военном времени, когда она работала почтальоном, что переменило в значительной степени к лучшему ее тяжелую жизнь, на которую она вообще не жаловалась. Она спросила нас, как мы думаем, какой дополнительный доход может иметь почтальон во время войны? Мы вспомнили о чаевых, которые давали ждавшие писем с фронта. В знак отрицания она покачала головой: они также были бедны, как церковные мыши. Доход приносили газеты, которые она разносила подписчикам газет «Правда», «Известия» и «Труд». Можно было взять страницу, сказать, что такой экземпляр был получен на почте, а в обмен на бумагу можно было получить вознаграждение от курильщиков (нужно во что-то заворачивать махорку, чтобы получилась самокрутка!). Такой она и осталась в нашей памяти – милая, добросердечная, реабилитированная жена «врага народа», почтальонка, которой помогли прокормиться советские газеты.
Эмигрантка Анна Кашина-Евреинова[184]
Всем, о чем далее пойдет речь, мы обязаны Северину Поллаку, проявлявшему к нам бескорыстное сочувствие и приходившему на помощь всякий раз, когда возникала такая необходимость. Узнав, что мы едем в Париж, он дал нам несколько адресов, в том числе Кота Еленьского и Жана Бонамура. С обоими мы встретились.
Еленьский оказался чрезвычайно интересным собеседником, но не об этом мы хотели бы здесь рассказать. Иван Добролюбов, как мы в шутку именовали Жана Бонамура, сыграл немалую роль в нашей жизни. Он закончил славистику, специализировался на русской литературе XIX века, после защиты докторской степени и получения звания профессора,
