Энни, донельзя раздраженная происходящим, подумывала о том, чтобы возвратиться на Бродвей. Она так изголодалась по работе, что перспектива серьезной, пусть и скромной, роли в театре была словно глотком свежего воздуха. Энни даже собиралась вернуться к Тигу Макиннесу, у которого могла бы, по крайней мере, целыми днями работать до изнеможения.
Но Барри сообщил, что она не имеет права работать в театре. По условиям контракта с «Интернешнл Пикчерз» Энни должна была сняться не менее чем в трех фильмах, прежде чем принимать предложения другого продюсера. Агент утверждал тогда, что иного выхода не было – придется соглашаться, чтобы Энни смогла сыграть в «Полночном часе».
Но администрация студии вовсе не горела желанием предложить ей новую роль; она, очевидно, считала Энни отличным средством рекламы, и не больше того. Даже получая огромные прибыли от продажи афиш и плакатов, студия вовсе не собиралась позаботиться о профессиональной карьере Энни.
Энни осталась совсем одна. Никто, если не считать охотников за автографами, бульварных репортеров и издателей, которым не терпелось поскорее нажиться на ней и использовать для своих целей, не обращал не девушку никакого внимания. Она словно перестала существовать физически, оставив взамен лишь нежную, стилизованную, почти обнаженную скульптуру, безликую и ничего не выражавшую. Какая ирония! Ведь Энни сейчас стала еще более анонимным, символическим персонажем, олицетворяющим чувственность и эротические фантазии, чем была во времена службы в «Сирене». Но теперь каждый знал, как ее зовут, имел право смеяться и сплетничать о ней.
«Она – не я!» – хотелось ей кричать сводившим с ума негодяям-репортерам, чьей единственной целью было отождествлять Энни с Лайной.
Но теперь эти слова приобрели более зловещий смысл. Энни не имела ничего общего со своей мгновенно обретенной славой, с той знаменитостью, лицо и фигура которой были растиражированы в миллионах экземпляров и разосланы во все уголки страны, секс-бомбой, которую знали все, но не уважали. Это была не Энни.
У той девушки, что красовалась на афише, вообще не было имени. Энни чувствовала себя так, будто у нее украли душу.
Эрик Шейн с присущей ему интуицией прекрасно понимал, что приходится выносить Энни, тем более что сам когда-то испытал нечто подобное, хотя и в менее жестокой форме.
– Болезнь, которую ты подхватила в Голливуде, Энни, может стать смертельной, если с ней не бороться, – объяснил он. – Они отнимают у тебя все, что могут украсть, и им плевать на то, что случится с тобой завтра. Но помни: талант всегда остается при тебе. Только держись. Ты сможешь пережить все это. У тебя хорошая голова на плечах – она не подведет. Оставайся сама собой. – Он улыбнулся, обнял девушку и добавил:
– И позволь мне быть с тобой. Для меня это значит так же много, как и для тебя.
Но слова Эрика не пролились бальзамом на истерзанную душу. Энни была слишком умна, чтобы не понять – неудачи, с такой упорной злобой преследующие ее все эти месяцы, не могут быть результатом одной лишь простой случайности.
Ее подозрения превратились в уверенность. За всем происходящим отчетливо чувствовалась умелая рука Хармона Керта. Да, в уме Керту не откажешь! Одним блестящим ходом, использовав желтую прессу, он обеспечил успех «Полночному часу», – фильм принес в пять раз больше дохода, чем любая предыдущая картина Дэймона Риса, одновременно уничтожив карьеру молодой актрисы, как Керт и поклялся сделать несколько лет назад.
Только сейчас Энни поняла, что своевольный эксцентрик Дэймон Рис, которого судьба поставила на ее пути, возможно, был единственным человеком в Америке, достаточно сильным и независимым, чтобы отдать ей роль Лайны, несмотря на то, что стараниями Керта ее имя значится в черном списке.
В какую ярость, должно быть, пришел Керт, узнав, что Энни все-таки будет играть Лайну на его же собственной студии.
Ну что ж, он достойно отомстил и продолжает мстить.
Энни сгорала от желания встретиться с Кертом лицом к лицу, вооружившись знанием о том, что он делает, или подать на него в суд за нанесенный жестокий моральный ущерб. Но нет. Все ее обвинения бездоказательны. Керт, естественно, будет все отрицать, и никакой суд не решит дело в ее пользу потому, что яростная кампания в прессе не может считаться уликой, ведь газетчики достаточно осторожны, они избегают прямой клеветы.
Холодный рассудок диктовал другую линию поведения. Это игра в покер, и все карты по-прежнему оставались у Керта. Гнев сейчас – худший враг Энни. Терпение, хитрость и выносливость– вот ее союзники. Ставкой была ее карьера и, возможно, все будущее. Она не имеет права проигрывать.
Но все же Энни хотелось бы рассказать Эрику об истинных причинах своих бед, хотя и это, конечно, было невозможно. Вряд ли Эрик сможет сделать что-нибудь для ее защиты – даже звезда такой величины не обладает силой сопротивляться Хармону Керту без риска быть уничтоженным, и Шейн будет только винить себя за невозможность помочь, если Энни наберется мужества объяснить все, что происходит на самом деле.
Поэтому девушка с благодарностью принимала его моральную поддержку, но несла свое бремя в одиночку. По мере того как шло время, они все меньше говорили о бедах Энни, стараясь забыться в объятиях друг друга, и проводили в молчании долгие часы, действовавшие на Энни как транквилизаторы и помогавшие сохранить надежду.
Но сейчас Эрика не было, Энни осталась одна.
Постепенно девушка поняла, как недостает ей Дэймона Риса. Она вспоминала долгие вечера, когда слушала его игру на скрипке, а потом оба они молчали, размышляя о Лайне, о том, как вызвать ее к жизни.
«У меня никогда не было дочери», – звучали в ушах невеселые слова Риса, которые он так часто повторял, прикасаясь к плечу Энни и гладя ее по голове, стоя так близко, что девушка ощущала знакомый, присущий лишь ему смешанный запах табака, виски и лосьона после бритья. Рис, сидевший на складном стуле, напоминал ей Гарри Хэвиленда: так хотелось обнять его, утешить, поухаживать за ним, словно Энни в самом деле была его дочерью.
Но теперь и Рис был далеко – жил отшельником в уединенном домике в пустыне, где проводил бессонные ночи, ожидая, пока искра вдохновения не зажжет в душе божественное пламя и не подарит замысла новой книги или пьесы.
Эти перерывы между произведениями были мучительными для любого писателя, и Рис старался как можно больше сокращать их, хотя в пьяном бреду мог выкинуть что угодно и оказаться в любом месте – на Юго-Западе, в Мексике или даже в Европе. Во всяком случае, сейчас Рис замкнулся в собственном мирке. Он навсегда останется другом Энни, к которому можно обратиться в трудную минуту, но она уже принадлежала его прошлому.
