– Так что же случилось с Кейлебом, черт побери? – сердито бросил Гуд. – Если это не несчастный случай, значит, он либо покончил с собой, что, по нашему общему мнению, весьма маловероятно, либо его убили. Нам необходимо это выяснить хотя бы по соображениям человеческой порядочности, не говоря уже о таких абстрактных понятиях, как истина и все остальное!
– Тогда нам следует проследить события, происходившие до того, как Кейлеб поселился в Лаймхаусе, – ответил его собеседник, взяв еще один бисквит. – Причина кроется в его отношениях с Рэйвенсбруком и Энгусом. Ее надо искать в Чилверли. И нам остается только тянуть время до тех пор, пока Монк не вернется или хотя бы не пришлет свидетеля!
– Одному богу известно, что он там узнает! – тяжело вздохнул Эбенезер.
* * *
После обеда, объявив о продолжении дознания, коронер вызвал в качестве свидетеля Майло Рэйвенсбрука. В зале мгновенно воцарилась полная тишина, не нарушаемая даже шорохом одежды. Замерев в напряженном ожидании, зрители обратили взгляд в его сторону. Кожа Рэйвенсбрука казалась болезненно бледной, костюм его, как всегда, выглядел безукоризненно, а осанка оставалась прямой и горделивой. Избегая глядеть по сторонам, он занял место за ограждением и произнес слова присяги четким, чуть хрипловатым голосом. Повязки на ранах не позволяли лорду застегнуть сюртук, из-за чего тот держался на плечах слишком свободно. Подбородок мужчины казался напряженным, однако определить, вызвано ли это чисто физическими страданиями или эмоциональными переживаниями, представлялось весьма трудной задачей.
Не успел коронер обратиться к свидетелю, как по залу прокатился восхищенно-сочувственный шепот.
Рэтбоун исподволь взглянул на зрителей. Энид не отрываясь следила за мужем с горечью и сожалением в глазах. Словно сама того не замечая, она протянула руку к сидящей рядом Женевьеве.
– Лорд Рэйвенсбрук, – проговорил дознаватель, – Будьте добры, расскажите, что случилось в тот день, когда погиб Кейлеб Стоун. Вы можете не повторять, что происходило до того, как вы вошли в камеру, если вы этого не желаете. Я не намерен тревожить ваши чувства больше, чем этого требуют мой долг и соображения необходимости.
– Спасибо, – поблагодарил его Майло, не поворачивая головы.
Устремив взгляд на противоположную стену, он заговорил так, словно находился в трансе. Похоже, события, проходившие сейчас перед его мысленным взором, казались ему куда более реальными, чем этот зал с деревянными панелями на стенах, участливое лицо коронера и толпа зрителей, жадно ловивших каждое его слово. Его лицо, выражавшее самые противоречивые эмоции и в то же время удивительно неподвижное, словно Рэйвенсбруку удавалось сдерживать их благодаря невероятному самообладанию, притягивало к себе взгляды всех без исключения зрителей.
– Охранник открыл дверь и отступил назад, пропуская меня в камеру, – заговорил свидетель ровным и словно бы осторожным тоном. – Перед этим я попросил разрешения переговорить с Кейлебом наедине, понимая, что такой шанс, вполне возможно, представляется мне в последний раз. Суд относился к нему с явной неблагосклонностью. – Рэйвенсбрук почти ничем не проявлял той неуверенности, которую сейчас испытывал. – Я… Я собирался сообщить ему некоторые вещи сугубо личного плана. Возможно, вам это покажется глупым, но я надеялся, что ради будущего вдовы Энгуса он откроет мне, что произошло у него с братом, и скажет, что Энгус… обрел вечный покой, если вам так будет угодно.
Коронер кивнул в знак согласия. Зрители разом испустили тяжелый вздох.
У Женевьевы перехватило дыхание, но она не проронила ни звука, сидя с закрытыми глазами, словно не могла вынести этого зрелища.
Посмотрев в сторону Гуда, Рэтбоун встретился с его вопросительным взглядом.
– Конечно, мои надежды оказались напрасными, – продолжал тем временем Майло. – Ни одно из сказанных мною слов не возымело на него действия, не заставило смягчиться.
– Вы не заметили открытых проявлений злобы, когда впервые вошли к нему в камеру, милорд Рэйвенсбрук? – спросил коронер, сочувственно посмотрев на свидетеля широко раскрытыми глазами. – Конвойный, судя по всему, этого не знает.
– Он показался мне… подавленным, – ответил свидетель, чуть нахмурившись. Селина Херрис смотрела на него так, словно ей хотелось навсегда запечатлеть в памяти каждую его черту, но если он и заметил ее, то не выдал этого абсолютно ничем. – Я попросил его, хотя бы ради Женевьевы, рассказать, что произошло во время его последней встречи с братом, – продолжал лорд, – но он отказался это сделать. Тогда я принялся уверять его, что не стану ничего сообщать властям. Мне хотелось это узнать лишь ради моих близких. Однако он оставался непреклонным. – Голос Рэйвенсбрука звучал ровно, но в то же время слова как будто застревали у него в горле, и ему приходилось выговаривать их с усилием. Он несколько раз провел по губам кончиком языка.
Оливер вновь окинул взглядом зал. Энид сидела в напряженной позе, чуть подавшись вперед, словно ей хотелось находиться как можно ближе к мужу. Женевьева попеременно смотрела то на свидетельское место, то на леди Рэйвенсбрук. Селина Херрис сжала в кулаки лежавшие на коленях руки, а ее дерзкое лицо казалось теперь исполненным боли, но она по-прежнему не сводила со свидетеля пристального взгляда.
– Он попросил у меня перо и бумагу, – возобновил рассказ Рэйвенсбрук, – заявив, что желает записать свою последнюю волю…
– Вы хотели сказать, завещание или заявление, да? – тут же уточнил коронер.
– Он этого не сказал, а я не спрашивал, – ответил Майло. – Я предположил, что он имел в виду какое-то заявление, может быть, своего рода последнее слово. Я надеялся, что он решил сознаться или раскаяться ради спасения собственной души.
Селина коротко вскрикнула и тут же вновь замолчала. У какой-то другой женщины вырвалось сдавленное рыдание, вызванное то ли охватившей ее тоской, то ли крайней эмоциональностью этой минуты.
Тайтус Нивен незаметно и очень осторожно положил ладонь на руку Женевьевы, после чего очертания ее плеч перестали казаться столь напряженными.
– Итак, вы попросили охранника принести перо, чернила и бумагу, – поторопил свидетеля коронер.
– Да, – согласился Рэйвенсбрук. Охватившее зрителей чувство, казалось, совершенно его не трогало, возможно, из-за того, что он сам пережил слишком сильное потрясение. – Когда их принесли, я вернулся в камеру и передал все Кейлебу. Он попробовал писать, но тут же сказал, что перо царапает бумагу и его нужно заново очинить. Я достал нож, чтобы выполнить его просьбу…
– Вы не давали ему нож? – поинтересовался дознаватель, сразу подавшись вперед с посерьезневшим выражением лица.
Рэйвенсбрук чуть поджал губы, а на лбу у него появилось сразу несколько морщин.
– Нет, конечно, нет! – заверил он слушателей.
– Спасибо. Продолжайте.
Поза лорда сделалась еще более напряженной. Обуревавшие его чувства, из-за которых он находился на грани отчаяния, проявились сейчас с особой, вызывающей боль силой. В эти минуты он как будто боролся с преследующим его жестоким кошмаром, что не могло оставить равнодушным никого из присутствующих в зале.
На этот раз его не стал торопить даже коронер.
Наполнив легкие воздухом, Майло затем выдохнул его без единого звука и лишь спустя еще секунду заговорил:
– Совершенно неожиданно, не сказав ни слова, Кейлеб бросился на меня. Прежде чем я что-либо осознал, он вцепился мне в горло и, перехватив мою руку, принялся вырывать из нее нож. Между нами завязалась схватка. Я защищался, а он пытался меня одолеть, собираясь то ли убить меня, то ли отобрать нож и покончить с собой. Этого я не знаю и не могу что-либо предположить…
По залу прокатился тихий сочувственный шепот, сменившийся сострадательным вздохом.
– Ради бога, где Монк? – тихо проговорил Гуд, обращаясь к Рэтбоуну. – Мы можем тянуть волынку не дольше чем до завтра!
В ответ Оливер промолчал. Ему тоже больше не приходило в голову никаких идей о том, как задержать следствие.
– Я не могу точно сказать, что случилось, – снова заговорил Рэйвенсбрук. – Все происходило слишком быстро. Ему удалось несколько раз ударить меня ножом, раз шесть или около того. Мы продолжали бороться. Наверное, наша схватка на самом деле была не столь долгой, как казалось. – Обернувшись к коронеру, он устремил на него совершенно искренний взгляд. – Я абсолютно не представляю, идет ли речь о минутах или всего лишь о нескольких секундах. В конце концов мне удалось его оттолкнуть. Он оступился, а я по инерции повалился на него, зацепившись при этом за его ногу, и мы вместе рухнули на пол. Когда я поднялся, он остался лежать с воткнувшимся в шею ножом.
После этого Майло замолчал. В зале, где все сидели неподвижно, стояла мертвая тишина. Зрители, все как один, повернулись лицом к свидетелю, не скрывая охватившего их ужаса и открыто выражая ему сочувствие.
