— Мой дорогой друг, для чиновника канцлерского суда и целый год не долгий срок. Но обещаю вам сделать все возможное. Здесь вы в безопасности, и едва ли мне нужно говорить вам, чтобы вы никому не открывали дверь в мое отсутствие.
Я содрогнулся при одной этой мысли, а Генри надел пальто и шляпу и сказал напоследок:
— Тем временем можете ознакомиться с судебными прецедентами, найденными мной. Я заложил бумажками книги в нужных местах.
Он ушел, и, только лишь заперев на замок наружную дверь и закрыв на засов внутреннюю, я почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы сесть перед камином и внимательно прочитать завещание. Один пункт в нем гласил, что «мистеру Джеффри Эскриту» оставляется лишь пятьдесят фунтов, хотя я точно помнил, как моя мать говорила, что по завещанию он унаследовал дом на Чаринг-Кросс. Имело ли это значение? Перечитав документ еще несколько раз, я принялся изучать книги, оставленные для меня Генри. Насколько я понял, судебные решения по делам подобного рода весьма обнадеживали.
Глава 105
К двери никто не подходил. Время от времени я слышал шаги на лестнице, но все они замирали этажом ниже, и никто не пытался подняться по последнему узкому лестничному маршу, ведущему к единственной двери мансарды, занимаемой Генри.
Похоже, все самое страшное действительно осталось позади, и теперь мне оставалось лишь ждать, когда для меня настанет время вступить в права наследования!
Однако по прошествии двух часов я начал беспокоиться. Конечно же, деловой визит не мог занять у Генри столько времени! Правильно ли я поступил, доверившись ему? Если нет, не следует ли мне бежать отсюда? А вдруг он вернется с Барни? Однако возможно ли такое? Он не знаком ни с ним, ни с любым другим участником моей истории, верно ведь?
Наконец, уже поздно вечером, я встрепенулся, заслышав наконец шаги на лестнице. Человек — кто бы он ни был — имел ключи и отпер наружную дубовую дверь. Потом, к великому своему облегчению, я услышал знакомый голос, велевший мне отодвинуть засовы на внутренней.
Когда Генри стремительно вошел, я увидел, что настроение у него приподнятое. Он держал в руках несколько свертков, которые бросил на диван, прежде чем снять сюртук.
— Все в порядке! — воскликнул он. — Мы встретимся с моим патроном сегодня позже вечером, у него дома.
— Замечательные новости! — живо отозвался я. Хотя невольно задался вопросом, почему же он задержался так долго.
— Это еще не все, — выдохнул Генри. — Дайте только отдышаться. Наглотался тумана, а он настолько густой, что приходится идти на ощупь, словно слепцу, а таким манером резво не побегаешь, уверяю вас.
Он повесил сюртук и шляпу на вешалку и повернулся ко мне с веселой улыбкой.
— И я зашел на Оксфордский рынок, чтобы купить две бутылки вина, пару горячих пирогов с мясом и сливовый пудинг.
Он занялся вышеперечисленными покупками: положил мясные пироги на жарочную полку в камине и принялся откупоривать бутылки.
— Я страшно заинтриговал патрона своей историей и получил колоссальное удовольствие, поддразнивая его. Наверняка не так уж часто один из младших подчиненных знает настолько больше своего начальника. У него просто глаза на лоб полезли, когда я сказал, что дело касается права собственности на огромное поместье и состояние одного из самых уважаемых семейств в стране. — Генри налил вино в бокалы. — Он живет на Харли-стрит и ждет нас там с одиннадцати до полуночи.
— Так поздно!
— Мой дорогой Джон, как по-вашему, сколько сейчас времени? Уже начало девятого. Мы должны выйти через час, самое позднее. А задержался я потому, что на обратном пути заскочил к одному своему другу на Грейт-Титчфилд-стрит.
— Так значит, у вас были дела, — с облегчением заметил я, успокоенный объяснением.
— Он уже направляется сюда. Сейчас мы с вами поужинаем, чтобы выйти из дома сразу, как только он появится.
— Вы имеете в виду, он будет сопровождать нас? — спросил я.
— Вот именно. Ибо мне пришло в голову, что весьма желательно, чтобы при нашем разговоре присутствовал еще один человек.
Я выразил сомнение на сей счет.
— Дорогой Джон, попробуйте на минутку взглянуть на дело глазами моего патрона. Он видит перед собой одного из своих младших подчиненных, молодого шалопая, про которого не знает ничего хорошего, хотя и плохого тоже, который является к нему на ночь глядя и приводит с собой, как он утверждает, наследника огромного состояния, имеющего на руках давно пропавшее завещание, подтверждающее его право собственности. И кем же оказывается сей счастливец? Вы только не обижайтесь, но он оказывается совсем юным джентльменом, едва ли способным внушить своей наружностью доверие высокопоставленному чиновнику, всю жизнь протрудившемуся на пыльном поприще правосудия.
Генри сказал это с таким милым видом, что я невольно улыбнулся, ничуть не обидевшись.
— А теперь вообразите, как он отнесется к делу, коли эти двое явятся к нему в обществе почтенного джентльмена с безупречной репутацией — рукоположенного священника! Тогда дело представится ему в совершенно ином свете, разве нет?
— Священник?
— Преподобный мистер Чарльз Памплин. Отличный малый, возглавляющий славный приход в северном округе.
Казалось бы, подобное дополнение к нашей компании не могло давать повода для тревоги, но я все равно почувствовал легкое беспокойство.
— А для вас, — продолжал Генри, — он станет надежным свидетелем, присутствующим при передаче завещания, — хотя вам нет особой нужды тревожиться на сей счет.
Мы принялись за закуски, принесенные хозяином, и отужинали за приятной живой беседой. Мы уже «воздали должное» мясным пирогам, как выразился Генри, и собирались «оценить» пудинг, когда в дубовую дверь постучали.
Генри вскочил с места, чтобы впустить новоприбывшего, и последний вошел в комнату, осматриваясь по сторонам с еле заметной насмешливо-снисходительной улыбкой. Я встал, и он протянул мне бледную надушенную руку с усеянными перстнями пальцами. Хотя мистеру Памплину еще не перевалило за тридцать, он уже успел обзавестись двойным подбородком. У него были черные блестящие глаза, и он имел неприятную привычку надолго задерживать на вас ленивый взгляд, с таким видом, словно находит зрелище крайне скучным, но не желает тратить силы на поиски предмета поинтереснее. Мистер Памплин был в обычной для священников шляпе с загнутыми с боков полями и в великолепном рединготе, который он снял (вручив вместе со шляпой и лайковыми перчатками Генри, точно лакею), чтобы предстать перед нами в прекрасном фраке, тонкой шелковой рубашке, узорчатом жилете и белых панталонах.
— Так вы и есть, — начал он, держа мою руку в своей бледной и довольно влажной руке, — тот самый молодой человек, который… — Тут он осекся и повернулся к Генри, отпустив мою руку. — Впрочем, я не настолько посвящен в курс дела, чтобы толком продолжить фразу; я понял лишь, что дело чрезвычайно важное. Все это очень таинственно, Беллринджер. Сочтете ли вы нужным оставить меня в неведении?
— Сочту, Памплин. Но, на мой взгляд, у вас нет оснований для недовольства. Вы священник, а значит, привыкли иметь дело с тайнами. Вам придется поверить мне на слово, что я не вправе рассказать вам ничего больше. Но вы наверняка прежде принимали на веру гораздо невероятнейшие вещи, иначе не стали бы духовным лицом.
— Вы отъявленный безбожник, Беллринджер, и попадете в ад, можете не сомневаться, — любезно ответствовал священник.
— Придержите язык, Памплин, иначе вы не сумеете сыграть свою роль в сегодняшнем мероприятии, в коем вам надлежит выступить гарантом нашей благонадежности. Хотя правду сказать, с таким же успехом один нищий может ручаться за другого.
— Ваша благонадежность! Если вы ожидаете от меня лжесвидетельства, вам придется выставить выдержанное вино девятого года, которое вы мне обещали.
Мы сели за стол, и Генри налил всем портвейна.
— Нам скоро выходить, — предупредил он.
— В такую мерзкую погоду на улицу совсем не тянет, и вы не заставите меня спуститься по вашей дурацкой узкой лестнице, покуда я не подкреплюсь немного.
На мой вкус портвейн был слишком густым и сладким, но два джентльмена (особенно мистер Памплин) выпили довольно много, хотя вино не оказало на них заметного действия.
— Да, пока не забыл, — сказал священник. — Сэр Томас оправился от болезни. Я встретился с ним у Крокфордов вчера вечером, и он передал сообщение для вас.
— Только не сейчас. — Генри нахмурился и посмотрел на меня.
— Боже милостивый! Я не хотел задеть ничьи чувства.
— Упоминать имя сего джентльмена уже значит оскорблять чувства присутствующих.
— Послушайте, Беллринджер, — любезно сказал Памплин, — вы же не ожидаете, что я позволю вам бесчестить имя моего покровителя.
