Он ухмыльнулся своему племяннику.
— Ты, Робби, сможешь выбрать себе лучших женщин Дарема.
— А к Рождеству — и Лондона, дядя, — весело откликнулся молодой Дуглас.
— Ага, и их тоже, — пообещал сэр Уильям.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — возгласил старший капеллан короля, — отправьте их всех в ад! Всех до единого, прямиком в ад! И ведайте: каждый убитый вами англичанин сократит ваш срок пребывания в чистилище на тысячу недель!
— Если вы ненавидите англичан, — призвал лорд Роберт Стюарт, — пусть они это слышат!
Гул ненависти шотландцев был подобен грому. Он наполнил глубокую долину Уира, эхом отдаваясь от утеса, на котором стоял Дарем, и разносился повсюду, возвещая всему северному краю о приходе исконного врага.
А Давид, король Шотландии, радовался тому, что привел своих людей сюда, где пал крест с драконами, где дымились сгоревшие дома и где англичане ждали неминуемой гибели. Он радовался, ибо верил, что этот день принесет славу знамени святого Андрея, великому дому Брюсов и всей Шотландии.
* * *
Томас, отец Хобб и Элеонора проследовали за приором и его монахами, продолжавшими распевать свои гимны, хотя уже и не так стройно, ибо они порядком запыхались. Покров святого Кутберта, колыхавшийся над их головами, привлек женщин и детей, которые, не захотев остаться в глубоком тылу, где они не могли видеть своих мужчин, тоже тянулись вверх по склону с запасными связками стрел. Томас хотел пойти побыстрее, обогнать монахов и разыскать людей лорда Аутуэйта, но Элеонора намеренно отставала, и он сердито повернулся к ней.
— Ты можешь прибавить шагу? — проворчал он по-французски.
— Могу, конечно. Так же, как ты можешь обойтись без этой битвы.
Отец Хобб, который вел лошадь, даже не разумея ни слова, по тону понял, о чем речь. Он вздохнул, за что Элеонора наградила священника сердитым взглядом.
— Тебе нет надобности лезть в эту драку, — продолжила она.
— Я лучник, — упрямо сказал Томас, — а там, наверху, враг.
— Твой король послал тебя искать Грааль! — не унималась девушка. — И ты должен его найти, а не сложить здесь голову, бросив меня одну. Меня и ребенка! Что мы будем делать одни здесь, в Англии?
— Я вовсе не собираюсь сегодня погибать, — язвительно заявил Томас.
— А ты что, сам выбираешь час своей смерти? — еще более язвительно откликнулась Элеонора. — Он тебе известен? Ну не иначе тебе сам Господь Бог сообщил!
Томаса эта неожиданная вспышка застала врасплох, ибо Элеонора была сильной девушкой, не склонной к капризам и перепадам настроения. Однако сейчас она была расстроена до слез.
— Эти люди, — сказал Томас, — Пугало и Попрошайка, они и пальцем тебя не тронут. Я буду рядом.
— Да не в них дело! — простонала его подруга. — Прошлой ночью мне приснился сон.
Томас положил ей на плечи могучие, налившиеся силой от постоянного натягивания тугой тетивы руки.
— Прошлой ночью мне тоже приснился Грааль, — сказал он, хотя это была и не совсем правда. Юноше не приснился Грааль, скорее, он проснулся от видения, которое оказалось обманом, но нельзя же было признаться в этом Элеоноре. — Он был прекрасен и светился, как чаша, наполненная золотым огнем.
— А в моем сне, — промолвила Элеонора, подняв на него взгляд, — ты был покойником. Черным, раздувшимся мертвецом.
— Что она говорит? — спросил отец Хобб.
— Ей приснился плохой сон, — сказал Томас по-английски, — кошмарный сон.
— Ночные кошмары нам посылает дьявол, — заявил священник. — Это хорошо известно. Скажи ей.
Томас перевел это Элеоноре, а потом погладил выбившуюся на лбу прядь золотистых волос и засунул ее под вязаную шапочку. Он любил это лицо — искреннее, серьезное, малость похожее на кошачью мордочку, но с большими глазами и выразительным ртом.
— Это был просто кошмар, — заверил Томас девушку, — un cauchemar.
— Пугало, — сказала Элеонора с дрожью, — Пугало был в этом cauchemar.
Томас покрепче обнял подругу и пообещал:
— Он и близко к тебе не подойдет.
До его слуха доносилась какая-то странная отдаленная декламация, но эти звуки мало походили на торжественные молитвы монахов. То было глумливое, настойчивое бормотание, тяжкое, как барабанный бой, и такое же ритмичное.
Слов не разобрать, но в этом и не было надобности.
— Враги ждут нас, — сказал Томас Элеоноре.
— Мне они не враги, — пылко возразила она.
— Если шотландцы ворвутся в Дарем, то разбирать не станут, — заверил ее Томас. — Они обойдутся с тобой как и со всеми прочими: откуда им знать, что ты не считаешь их врагами?
— Все ненавидят англичан. Ты замечал? Французы ненавидят вас. И бретонцы, и шотландцы тоже, все до единого в христианском мире ненавидят вас! А почему? Да потому, что вы больше всего на свете любите воевать. Готовы драться с кем угодно, когда угодно, неважно за что! Это чистая правда. Все знают, каковы англичане. А ты? Сегодня не твой бой, ты не обязан сражаться, но лезешь в эту драку, потому что тебе не терпится оказаться там, где убивают.
Томас не знал, что ответить, ибо в словах Элеоноры была правда. Он пожал плечами и поднял тяжелый лук.
— Я сражаюсь за моего короля, а там, на холме, армия врагов. Они численно превосходят нас. Ты знаешь, что случится, если они войдут в Дарем?
— Знаю, — уверенно сказала Элеонора, и она действительно знала это, ибо была в Кане, когда английские лучники, ослушавшись своего короля, хлынули по мосту и опустошили город.
— Если мы не сразимся с ними и не остановим англичан, то их всадники всех нас поубивают. Одного за другим.
— Ты обещал жениться на мне, — заявила Элеонора, заплакав снова. — Я не хочу, чтобы мой ребенок остался без отца. Я не хочу, чтобы он стал незаконнорожденным.
— Клянусь, мы с тобой поженимся. Вот кончится битва, отправимся в Дарем и обвенчаемся. В соборе, хочешь? — Он улыбнулся ей. — Решено, в соборе.
Столь искреннее обещание порадовало Элеонору, но она не собиралась этим удовлетвориться.
— Надо пойти в собор прямо сейчас, — решительно заявила девушка. — Там мы будем в безопасности. Мы должны помолиться у высокого алтаря.
— Вот и отправляйся в город, — отозвался Томас. — Предоставь мне сразиться за моего короля, а сама отправляйся в город. Вместе с отцом Хоббом. Найдите старого монаха, поговорите с ним, а потом ступайте в собор и подождите меня там.
Он отстегнул один из седельных вьюков, извлек оттуда кольчугу и натянул через голову. Кожаная подкладка была на ощупь задубевшей, холодной и отдавала затхлостью. Пропустив руки в рукава, Томас опоясался мечом и снова обратился к Элеоноре:
— Отправляйся в город и поговори с монахом.
Девушка плакала.
— Ты погибнешь, — твердила она. — Я видела тебя во сне мертвым! Мертвым!
— Я не могу пойти в город, когда все вокруг сражаются, — возразил отец Хобб.
— Ты священник, а не солдат! — рявкнул юноша. — Отведи Элеонору в Дарем. Найди там Хью Коллимура и поговори с ним.
Томасу показалось подозрительным настойчивое желание приора отсрочить его встречу со старым монахом. Надо послать к старику отца Хобба, пока прелат его не опередил.
— Вы оба, — настойчиво потребовал Томас, — поговорите с братом Коллимуром. О чем его спросить, вам известно. А я встречусь с вами в соборе сегодня вечером.
Он взял свой салад с широкими скошенными полями, предохранявшими от ударов клинка, надел его и застегнул под подбородком ремень. Томас сердился на Элеонору прежде всего потому, что чувствовал ее правоту: предстоящая битва не касалась его напрямую. Если, конечно, забыть о том, что война была его ремеслом, а Англия — его родиной.
— Я не погибну, — упрямо бросил он девушке. — Сегодня вечером ты меня увидишь.
И передал поводья лошади отцу Хоббу.
— Пугало не рискнет вести себя неподобающе в стенах обители или в соборе.
Томасу хотелось поцеловать Элеонору на прощание, но она была сердита на него, а он — на нее, и потому юноша молча взял свой лук и мешок со стрелами и ушел. Девушка тоже ничего не сказала ему: как и Томас, она была слишком горда, чтобы уступить. Однако Элеонора не сомневалась в своей правоте. Томасу не следовало ввязываться в предстоящую битву, ибо его послали не воевать, а искать Грааль. Отец Хобб, угодивший между двумя упрямцами, как меж молотом и наковальней, предпочитал помалкивать, но приметил, что Элеонора не раз оборачивалась, очевидно в надежде поймать взгляд обернувшегося Томаса. Увы, она увидела лишь спину возлюбленного, поднимавшегося по тропе с луком через плечо.
Этот мощный дальнобойный лук был больше человеческого роста, а в середине, в самой толстой своей части, равен в обхвате запястью лучника. Его сделали из тиса. Томас считал, что это итальянский тис, хотя полной уверенности на сей счет у него не было: жерди, ставшие заготовками, выбросило на берег с затонувшего корабля. Он сам придал заготовке необходимую форму, оставив прежний обхват в середине, но обстрогав и утончив ее по концам, что позволяло луку хорошо гнуться. Затем Томас, используя воск, масло и сажу, окрасил лук в черный цвет и надел на оба конца навершия из оленьих рогов с насечками, чтобы закрепить тетиву. Насечки располагались так, что, когда на лук надевалась конопляная тетива, твердая сердцевина ствола находилась с внутренней, обращенной к тетиве и к лучнику стороны, а пружинистая заболонь — с наружной. Томас оттягивал тетиву к уху, а когда отпускал ее, двойное напряжение сердцевины и заболони посылало стрелу вперед со свистом, бешеной скоростью и невероятной силой. К деке оружия, у того места, где его левая рука в бою крепко обхватывала тис (и по которому после выстрела хлестала пропитанная копытным клеем пеньковая тетива), юноша прибил гвоздями кусочек серебра. Томас вырезал его из священного сосуда для причастия, который использовал еще его отец в Хуктоне. Кусочек с изображением йейла, держащего Грааль. Йейл был элементом фамильного герба Томаса, хотя тот долго не ведал об этом, ибо отец не спешил познакомить сына с семейной историей. Он так и не рассказал Томасу, что род Вексиев был некогда знатным, но его предки принадлежали к числу вождей еретиков-катаров. Их родовое гнездо в южной Франции было разорено и сожжено дотла, а семья разъехалась повсюду, укрываясь в самых темных уголках христианского мира.
