Они сидели у Щербы уже час. Вроде толкли воду в ступе. Слов у каждого было много, а фактов с гулькин нос, и слова эти, просеивались, утекали, как сквозь решето, а на поверхности оставались какие-то косвенные мелочи, которые не давали возможности выстроить две-три версии, чтоб, отработав каждую, выйти на что-то путное…
– Что вас смущает в допросе Назаркевича, Виктор Борисович? – спросил Щерба.
– Слишком правдиво излагает, будто нарочно подставляется: мол, вот вам правда, а вы попробуйте, истолкуйте ее против меня – ни фига не выйдет.
– А что вы хотели? Чтоб он с хода начал гнать липу? Когда он выписывается?
Зазвонил междугородный телефон, Щерба снял трубку и начал громко, раздражаясь на непонятливость собеседника, – то ли следователя, то ли прокурора какого-то отдаленного района, – объяснять оперативные и процессуальные промахи по некоему разваливавшемуся там делу…
– Ну и кадры у нас! – Щерба наконец положил трубку. – Такая вот мелочишка, Виктор Борисович, – как бы вспомнил он, – получается, что Назаркевич, Вячин и Лагойда знакомы не только по совместной работе в НИИ. Они и в кооперативе вместе.
– Я это помню. Я выписал повестку Вячину.
Отворилась дверь и вошел Агрба:
– Здравствуйте, – он снял форменную фуражку и утер лоб.
– Здравия желаем, товарищ майор, – усмехнулся Щерба. – Ты и ночью в форме был, когда шмонал машину Назаркевича?
– Никак нет, Михаил Михайлович, – заулыбался Агрба.
– Смотри, Джума, когда-нибудь влетишь.
– Что поделать, сходить по нужде и не надуться нельзя, – сказал Агрба, усаживаясь.
– Ишь, философ.
– Ну что, Джума? – спросил Скорик.
– Вот, – Агрба выложил свою добычу: каскетку, бумаги в целлофановой папке. – И это захватил, какой-то "Метах" – положил он колпачок. Войцеховский тут же потянулся к нему. – Машина разбита: левое крыло, фара и радиатор. Весь тосол вытек. Вот протокол допроса жены. Соседи не знают, когда Назаркевич вернулся: во вторник вечером или в среду после полудня.
– Каскеточка знакомая. Такую Омелян видел на водителе, везшем Кубракову, – заметил Скорик.
– Это масспошив, Виктор Борисович, не увлекайтесь, – напомнил Щерба.
– Он от импортного туба, – произнес Войцеховский, вертя в пальцах колпачок. – Ни кремы наши, ни зубные пасты такую широкую горловинку не имеют. У нас другой стандарт. А тут диаметр почти три сантиметра. И надпись не "Метах", как прочитал по-русски Джума, а по-латыни – "Метакс". Надо бы товароведов опросить на базах, облуправления торговли, потребкооперации, военторга, проимпортторга. В общем там, где получают косметику и парфюмерию.
– А может, колпачок от какого-нибудь лекарства? – спросил Скорик. Бывают баллончики-ингаляторы для астматиков, бывают и кортикостероидные аэрозоли. Моя мать пользовалась, когда у нее была аллергическая сыпь и ничего уже не помогало, никакие таблетки.
– Проверю, – сказал Джума.
– Виктор Борисович, труп Кубраковой дактилоскопировали? – вдруг спросил Щерба.
– Да. В Богдановске сразу же. А почему вы спросили?
– Адам Генрихович, – Щерба протянул Войцеховскому папочку с бумагами Назаркевича, – не смогли бы глянуть, чьи здесь пальцы есть? Кроме, разумеется, Назаркевича и Джумы.
– Моих не будет, я брал аккуратно, – сказал Агрба.
Войцеховский смотрел на Щербу, пытаясь уловить неожиданный поворот мысли того.
– Очки Кубраковой! – сообразил Скорик.
– Вот-вот, – задергал головой Щерба. – Мы ведь какую конструкцию соорудили? Некто привез Кубракову к обрыву, дал ей что-то прочитать, она достала очки. Успела прочитать или нет – не знаем. Но очки выронила и оказалась в воде. Если допустить, что это был Назаркевич, то он мог ей дать именно это чтиво, – указал он на папочку, – которое, уезжая с того места, сунул в "бардачок". Бумага сама по себе чисто деловая, но… Хотелось бы знать, держала ее в руках Кубракова или нет.
– А зачем ему было обычную деловую бумагу подсовывать ей читать именно на обрыве? Ведь никакой срочности в ее содержании нет, – удивился Скорик.
– Вы что, Виктор Борисович, мстите мне за мои подобные вопросы вам? засмеялся Щерба. – Тут вы правы, а ведь действительно – зачем? И еще, Щерба поверх очков посмотрел на каждого из троих и произнес, словно его осенило: – При характере взаимоотношений Кубраковой и Назаркевича с чего бы их вдруг потянуло на этот обрыв? Ведь возвращались по трассе домой. Странное обоюдное желание. Это вопросец вам, Виктор Борисович, в отместку: вы ведь уже в глубине души накручиваете все вокруг Назаркевича.
– Ничего я не накручиваю, – насупившись, ответил Скорик.
– Хорошо. Подождем, что скажет Адам Генрихович, – сказал Щерба.
– Подождите, – Войцеховский, все время вертевший в пальцах колпачок с гофрированной поверхностью, сунул его в карман, взял папочку Назаркевича и вышел.
Вслед за ним последовали Скорик и Агрба.
– Значит я поехал по базам, – сказал Агрба. – Только заскочу домой переоденусь.
– Наведывайся и в аптекоуправление. К вечеру созвонимся, – сказал Скорик.
20
Скорик сидел у себя в кабинете, смотрел в окно, раздумчиво щелкал зажигалкой, которую забыл на столе Войцеховский. Начинался перерыв. В столовую идти не хотелось – очередь, мухи, вонь от разваренной капусты и подгоревшего на противнях старого жира. Он позвонил Кате, она оказалась в другом помещении; узнав, кто ее спрашивает, сотрудница игривым тоном произнесла: "Виктор Борисович?! Сейчас я разыщу Катюшу, вы подождите, я быстренько". Потом трубку взяла Катя:
– Что, милый? – У тебя что-то пожевать есть? Не хочется идти в столовую.
– Найду, прибегай. Мы как раз собираемся пить кофе.
Он знал, что Катя всегда брала с собой термос с кофе, бутерброды. Они там, несколько сотрудниц, в перерыв ели вскладчину – вываливали, кто что принес…
Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз находилась в десяти минутах ходьбы от прокуратуры. Скорик поднялся на второй этаж и сразу направился к маленькой комнате, где были стол, газовая плита, мойки и небольшой буфет с минимумом посуды.
Катя и еще три сотрудницы жевали бутерброды. Ему уже было приготовлено место, поставлена тарелка. Все сидели спокойно, и лишь одна неприятно суетилась вокруг него – то и дело вскакивала, подносила помидоры, огурцы, пиалушку с молодым картофелем, посыпанным укропом, выбирала самую нежирную колбасу и накладывала в его тарелку. Это раздражало, но он улыбался: "Спасибо, спасибо, достаточно". Он сразу по голосу узнал, что это та, которая сняла трубку, когда он позвонил. Она была молода и некрасива, худа, плоскогруда, какое-то "существо без тела", – как определил Скорик, – у нее был неправильный прикус, нижняя челюсть выступала вперед. Он ловил на себе ее восторженный и какой-то ожидающий взгляд. "Девственница или сексуально-голодная, – жестко подумал он. Неужели найдется кто-нибудь, кто разденет ее и ляжет с нею? Неужто она не побоится, чтоб мужик разглядывал ее голую?" – он посмотрел на Катю, прикрыл глаза, вспомнил ее всю и сладкий ком скользнул в горле. Длилось это секунды.
Поев, женщины ушли, оставив их вдвоем. Катя мыла посуду над раковиной с облупленной эмалью. Он подошел сзади, обнял, прижал ее.
– Ну что, Витюша? – она повернула голову.
– Да так, – подмигнул, отпуская ее. – Спасибо, хорошо накормили.
– Поздно придешь?
– Черт его знает…
Скорик спустился в холл, когда с улицы вошел Войцеховский.
– Какими судьбами? – спросил он.
– Зашел попить кофейку.
– Ясно.
– А ты чего сюда?
– Хочу полистать у них один каталог, – как-то загадочно сказал он.
– Что с бумагами Назаркевича? Есть какие-нибудь пальцы?
– Сделаем, сделаем. Ты что думаешь, у меня одно убийство Кубраковой?
– Значит, убийство?
– Не прикидывайся, Витя. Я высказал то, о чем думаем все мы, Войцеховский направился к ступеням…
Коллега Скорика сидел за своим столом, стучал на пишущей машинке.
– Тебе звонили, Витя, – протянул он бумажку. – Просили связаться.
"Кубраков" – прочитал Скорик и тут же потянулся к телефону. Трубку сняли сразу.
– Александр Павлович? Это следователь Скорик. Здравствуйте.
– Я приехал на день. Что слышно? – спросил Кубраков.
– Делаем все, что необходимо.
– Долго.
– Такая работа, – в Скорике вскипало раздражение.
– Если я вам нужен, приходите. Я потому и звонил.
Скорик хотел поблагодарить, отказаться, были более срочные дела, но подумал: "А почему бы нет? Хорошая оказия. Еще раз посмотреть ее кабинет, стол в спокойной обстановке".
– Когда вам удобно?
– В шестнадцать часов.
– Годится.
– Жду.
