— Знаешь, Лери, моя приёмная семья была не очень хорошо образованной, и в музыке они много не понимали, но приходили на каждый мой концерт. Даже если это было рядовое межшкольное выступление, которое устраивают каждый месяц. И всегда с гордостью говорили соседям: «Завтра наш Малг будет на сцене играть».
Цалерис глотнул из фляжки.
— Ты закусывай, — сказал Малугир. — Тебе ещё на работу.
— Сегодня я выходной, завтра с вечера дежурю.
— И всё же лучше не пить посреди дня.
— Шуму из-за пары глотков, — буркнул Цалерис.
— У тебя эта пара через каждые полчаса. Никто не станет держать на работе пьющего инкассатора.
— Ты меня пьяным видел?
— Трезвым я тебя тоже давно не видел.
— Да иди ты…! Морали мне ещё читать будешь.
Цалерис сделал третий глоток и ушёл в комнату. Малугир пошёл за ним.
— Лери, ты не можешь всю свою жизнь просидеть за баранкой инкассаторского фургона! Тебе надо получить хорошее профессиональное образование, а для этого…
— У меня есть профессиональное образование!
— Это Сумеречный лицей, что ли, образование? Но даже если и так, то нужно стать достойным собственной профессии. Ты выпускник лучшей школы телохранителей в Иалумете! И негоже тебе оставаться простым сопроводителем грузов! Ваша фирма открывает филиал. Ты, с твоей подготовкой, первый кандидат на должность директора. Если, конечно, на собеседовании от тебя не будет разить водкой.
— Я не выпускник, — буркнул Цалерис. — Меня за профнепригодность вышибли, не забыл?
— Через координаторский суд ты за неделю добьёшься отмены этого решения. Ещё через неделю тебе выдадут диплом имперского образца, а Квалификационная комиссия ВКС в тот же день даст ему подтверждение для городов Большого Кольца. Любая охранная фирма счастлива будет заполучить такого специалиста.
— Ну да, как же, — фыркнул Цалерис.
— Да, Лери, да. Именно так, а не иначе. Но при условии, что ты бросишь пить.
— Что ты меня всё время попрекаешь?! Я что, пьяным под забором валяюсь? Или на твои деньги водку покупаю?
— Я боюсь за тебя, Лери. Во всём Иалумете ты единственный, кто у меня есть.
Цалерису стало неловко. До сих пор он никому не был нужен. Зато и сам ни в ком не нуждался!
Цалерис хлебнул из фляжки.
— Я не твой, Малг. И никогда твоим не буду. И ничьим! Если помнишь, ещё в Бенолии мы решили, что каждый живёт сам по себе. То, что одну комнату снимаем, так это ничего не значит. Мало ли с кем можно квартиросъёмничать, если на двоих аренда обходится дешевле.
— Да, конечно. Извини.
Малугир пошёл в кухню. На пороге обернулся.
— Знаешь, Лери, вряд ли Авдей обрадовался бы, увидев твою вечно хмельную рожу.
В один прыжок Цалерис подскочил к нему, схватил за грудки.
— Никогда не смей произносить это имя!
— Почему? Ведь это один из немногих людей в твоей, да и в моей жизни, которого можно вспомнить с благодарностью.
Цалерис разжал руки.
Малугир смотрел ему в глаза.
— Лери, если ты не хочешь стать кем-то значимым ради себя самого, то сделай это ради Авдея. Он так верил, что ты способен стать полезным миру.
Цалерис ударил Малугира кулаком в лицо, потом под дых. Пинком швырнул на пол.
— Никогда не смей произносить его имя своим поганым языком, выродок дээрнский!
— Совсем уже мозги пропил, — сказал Малугир. — Если они вообще были.
Цалерис наотмашь хлестнул его хвостом. Густая берканская шерсть смягчила удар, но всё равно Малугир едва не задохнулся от крика, так было больно.
— В следующий раз шипы складывать не буду, — с ненавистью пообещал Цалерис. — Понял, сучонок высокородный?
— Да, — торопливо кивнул Малугир.
Цалерис перешагнул через него, громко хлопнул входной дверью.
Бар был через дорогу. Цалерис потребовал коньяка. Потом ещё. И ещё. После было виски, вслед за ним ром. А дальше Цалерис не помнил ничего, проснулся в том же баре, в углу на кресле.
Головная боль, противный привкус во рту.
— Это сколько же я выжрал? — пробормотал Цалерис. — У-у, как хреново… И зачем надо было так нажираться? Хвала пресвятому, на работу только вечером.
Цалерис глянул на часы. Семь утра. Через полчаса Малугир уйдёт на репетицию, можно будет вернуться домой. Показываться ему в таком виде не хотелось. И без того то и дело за пьянку ругает. А теперь вообще имеет полное право так навешать Цалерису от макушки до хвоста, что мало не покажется.
На душе было скверно. Произошло вчера что-то невыносимо гадкое, такое, о чём невозможно вспомнить без омерзения.
Цалерис тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Нет, не сейчас. Может быть, обдумает их позже. А лучше — никогда. Слишком мерзко.
Поднялся, зашёл в туалет, ополоснул под краном лицо. Посмотрел в зеркало и плюнул на своё отражение. Удивился поступку и тут же плюнул снова — вчерашний день вспомнился во всех гнусных подробностях.
Цалерис сел на пол.
— Во имя пресвятого, Малг… Я сам не знаю, что на меня нашло. Малг, предвечным кругом тебе клянусь: никогда больше ни капли… Даже пива не выпью. Только прости меня. — Цалерис поднялся, посмотрел на себя в зеркало. — Я вымолю прощение. Пусть Малугир делает со мной всё, что захочет, лишь бы не…
Что именно «не» Цалерис говорить не стал. Побоялся озвучить догадку.
Домой вернулся бегом, а перед дверью замер, долгих две минуты не решался открыть замок.
В прихожей не было тапочек Малугира, а со стола в комнате исчезли нотные планшетки. В платяной шкаф Цалерис заглядывать не стал — и так всё понятно. Вместо этого позвонил вахтёру в варьете, где работал Малугир.
— Привет, Джеймс. Малг уже у вас?
— Так он ещё вчера уволился. А ты что, не знал? — удивился вахтёр.
— Он альбом с нотами забыл.
— Нет, пока не был, — сказал вахтёр. — Появится, передам, что ты просил поторопиться.
— Спасибо, — проговорил Цалерис, оборвал связь.
Бросил телефон на кушетку.
— И что теперь? — спросил он в пространство.
В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным.
— Месяц нормальной жизни. Такой же, как у людей. Всего лишь месяц… Пресвятой Лаоран, почему ты сотворил меня таким дураком?!
Цалерис сел на кушетку.
— Ты не мог бросить меня совсем, Малг. Ты слишком добрый, чтобы оставить без присмотра пьяного недоумка. Так или иначе, ты дашь о себе знать. Ты скажешь, что я должен сделать для твоего прощения. А тем временем я найду такую работу, чтобы тебе не приходилось её стесняться.
* * *
С дежурств и служений Николай освободился только двадцать восьмого, к трём часам пополудни.
Авдей уже сутки сидит в одной камере с коллегианцами.
Строго говоря, это не камера, а одна из складских секций в подвале магазина, но какая разница…
Николай подошёл к камере. Из-за двери донёсся короткий болезненный вскрик. И ещё один.
— Открой! — велел Николай брату-охраннику.
Авдей ничком лежал на полу. Рубашки нет, штаны до половины задницы спущены. Двое коллегианцев, дюжие молодые берканы, держали его за плечи и за лодыжки. Третий, светловолосый человек средних лет, кулаками давил спину.
Ещё трое коллегианцев сидели у стены, смотрели на происходящее с немалым интересом.
— Тяните! — крикнул блондин берканам. Те потянули Авдея за ноги и за плечи, а третий резко и сильно даванул на крестец. Авдей коротко, стонуще вскрикнул.
— Всё-всё-всё, — похлопал его по бедру коллегианец. Он осторожно ощупал Авдею крестец, поясницу. — Всё хорошо.
— Ничего хорошего там нет, — буркнул Авдей. — Вы отличный костоправ, но править уже нечего. Полный абзац.
— Авдей, всё не так страшно…
— Я три года в погребальной часовне отработал. И прекрасно знаю, как выглядит здоровый позвоночник, и чем заканчиваются такие повреждения, как у меня. Полным параличом ног.
— Если будешь осторожен, то…
— Осторожность — дело хорошее, но трудноосуществимое. Особенно в плену.
Авдей встал, застегнул штаны. Качнул поясницей.
— Не болит, — сказал с удивлением. И восхищённо посмотрел на коллегианца: — Вы замечательный костоправ! Настоящий целитель. Спасибо.
Николай отступил в коридор, жестом велел охраннику запереть дверь.
— Всё в порядке, брат, — сказал ему Николай. — Ты отлично выполнил служение. Я принимаю твой пост.
— Пост сдал, — обрадовался охранник. И насторожился: — Но ты ведь уже не ученик, а полноправный брат. С чего вдруг на пост при коллегианцах?
— С того, что там сидят не простые агенты.
— Ну да, — согласился охранник. — Так может, тебе подкрепление прислать?
— Я и есть подкрепление. Иди.
Охранник поклонился, ушёл.
Николай осторожно приоткрыл дверь, заглянул в камеру.
Авдея не видно, он сидит на матраце в углу. Зато его собеседник, среднерослый негр лет двадцати семи, ходит от двери к своему матрацу и обратно.
